«Вы меня посчитали подлецом, виноватым во всех грехах, так нате вам! Смотрите! Я еще хуже, чем вы думаете! Пусть мне, назло вам, будет плохо, пусть я буду мучиться, но никогда не стану на колени и не начну бить поклоны, чтобы меня пожалели. Не нужны мне ни ваша жалость, ни внимание!» Так можно было бы определить буйное поведение Анатолия, мучившего самого себя.
Тогда, в их первую встречу, воспитатель не стал больше с ним спорить.
— На, держи! — весело воскликнул он. — Твоя?
Анатолий увидел свою записную книжку. Как она оказалась у воспитателя?
— Да!
Анатолий почти вырвал книжку из рук Ивана Игнатьевича, единственное, что осталось у него из дома.
— То-то! А говоришь — опытный, отчаянный. Учил, брат, урок, да не выучил… Одна теория, а практики нет. Это хорошо, очень хорошо. — Иван Игнатьевич засмеялся и легонько подтолкнул его к двери в свой кабинет. — Отчаянный вор! А где же твоя воровская наблюдательность, если ты не заметил, как я у тебя вытащил книжку из кармана? В книжке есть выписки. Ты что же, собираешься стать путешественником?
— Ну и что? — вызывающе спросил Анатолий.
— А вот если бы тебя выбросили на необитаемый остров, как ту четверку ученых, которая в конце концов встретила капитана Немо, забыл, как называется…
— «Таинственный остров» Жюля Верна.
— Ага. Они имели знания и потому многое смогли сами сделать. А если бы выбросило тебя? Ну, на что бы ты годился, не умея держать в руках ни топора, ни молотка?
— А я все равно работать не буду…
Иван Игнатьевич засмеялся.
— А все-таки что бы ты делал на острове?
— Ну, я, как Робинзон Крузо…
— Завел бы себе Пятницу? Раба? Да, каждый уголовник-рецидивист имеет привычку заводить себе Пятниц. Ты и сейчас Пятница у Франца.
— Хотите поссорить нас?
— А вы и так поссоритесь. Не такой у тебя характер, чтобы тобой помыкал этот Красавчик.
Анатолий нахмурился и промолчал. Ему казалось, что Иван Игнатьевич знает о нем что-то такое, чего он сам о себе не знает.
Потом Иван Игнатьевич вызвал Франца.
— Что вы на меня тогда так смотрели? — спросил Красавчик.
— Ты в театре играл?
— Я артист на сцене жизни! Мой предок, тот артист знаменитый. А что?
— Да просто пожалел, Артистические способности зря пропадают.
— На дешевку хотите взять? Я в самодеятельности участвовать не буду. Зря стараетесь.
— Характер у тебя… Небось учился на двойках, изводил преподавателей, тиранил малышей и знал, что ничего за это не будет? Мать заступится, а если надо, то и отец…
— Ну и что! Он и сейчас за меня хлопочет.
— Мать, наверное, давала много денег. Самому тратить скучно, завелась компания, рестораны, девушки, подарки… Маминых денег стало не хватать, ну и начал красть? А краденое — надо продавать. Связался с перекупщиками краденого. Ну и пошло… Правильно?
— Вы же сами обещали, что о прошлом никто напоминать не будет.
— Верно! Напоминать не будем, если сам постараешься забыть прошлое и покончить с ним. Если перестанешь ломаться и, как все люди, будешь работать, учиться. Приезжал твой отец. Но учти: до тех пор пока не возьмешься за работу и учебу, я запретил передавать тебе сладкое.
— Значит, предок появлялся?—воскликнул Франц. — Я не могу без сладкого. Это безобразие! — Нижняя губа у Франца загнулась влево, уродуя лицо. — Вы не имеете права задерживать передачи!
— Заруби себе твердо: бездельничать и жрать пышки на чужой счет — не позволим. Ты не болонка… Будешь учиться, овладевать ремеслом — все будет.
— А зачем мне ремесло, я же буду артистом.
— А это тоже труд, да еще какой!
— А я не ишак. У артиста не труд, а вдохновение.
— Ишь ты! — рассердился наконец Иван Игнатьевич. — А я ведь думал, что парень ты калеченый, но неглупый… Да знаешь ли ты, умная голова, каким упорным трудом пришли великие люди искусства к вершинам своего мастерства, сколько трудового пота пролили Шаляпин и Собинов, Качалов и Ермолова, Чаплин и даже хоть не великий, но любимый тобою Дуглас Фербенкс? А читал ли ты когда-нибудь книгу о гениальном скрипаче Паганини? А знаешь ли ты, по скольку часов в день работал и до скольких лет учился Репин? «Вдохновение»! Ты что же, думаешь, без вдохновения воздвигнуты высочайшие здания, перекинуты мосты через реки, построены электростанции, созданы самолеты? «Артист»! А хорошую обувь, красивую мебель, фотоаппараты «ФЭД», автомобили — разве все это не создали артисты своего дела?
Франц молчал.
— Ты понимаешь, кто ты?
— Я? Я же сказал — артист на сцене жизни.
— Ты бездельник по убеждению, игрок по характеру, иждивенец по образу жизни, молодой вор по профессии. А в целом — очередная жертва воров-рецидивистов, отравивших твое сознание. Вошь укусит — человек заболевает тифом. Вот и у тебя тиф от яда паразитов, только тиф моральный, нравственный. И нам выпала нелегкая задача не дать тебе погибнуть.
Франц слушал, опустив голову.
Зато, когда он опять очутился в штрафном изоляторе, чего только не наплел Анатолию о том, как ловко он «посадил в калошу» воспитателя. Анатолий не отставал от него.
Затем они принялись мечтать о побеге и пришли к заключению, что дело это безнадежное. А если прикинуться раскаявшимися? Ведь пускают же активистов в город. Лишь бы пустили, а там — поминай как звали! Но, чтобы посчитали раскаявшимися, надо и учиться и работать лучше, чем другие. Нет, так не пойдет! Решили держаться непримиримо, но все же так, чтобы не попадать в штрафной изолятор. Ну его к черту. Скучища — подохнуть можно. Да и кормят голодно, на обед одно блюдо…
3
Закончился карантинный период. Рано утром, когда новичков вели в баню, перед тем как перевести в основной корпус, Франц воскликнул:
— Гляди!
Анатолий впервые увидел воспитанников. В черных костюмах, по четыре в ряд, они выстроились очень длинной колонной. Большинство колонистов были коротко острижены, некоторые же имели длинные волосы.
— Курят! — радостно объявил Красавчик.
У многих колонистов во рту торчали дымящиеся папиросы. Анатолий подметил, что у длинноволосых папирос не было.
В бане Красавчик шепнул Анатолию:
— Длинноволосые — это активисты, наши враги. А. если в строю курят — а курить запрещается, — значит, есть в колонии парни с «душком», значит, и здесь жить можно.
Новичков поселили в основном корпусе — хмуром многоэтажном кирпичном здании с железными лестницами. На каждом этаже помещался отряд воспитанников, в комнате — отделение, то есть класс, человек двадцать пять — тридцать. В комнате отделения, куда их зачислили, они получили по железной койке с постелью и по деревянной тумбочке для вещей. Потом им выдали личные вещи и учебники. Красавчик и Мамона учебников не взяли и пригрозили, что если их будут заставлять учиться и совать эту проклятую мораль, от которой их тошнит, то они изорвут книги.
