И это не имело никакого отношения к детям!..
– Мам, – перебила Тонечка себя, – вот скажи мне. Тебе шили туфли в ГУМе?
– Что?!
– А бабушке? – быстро продолжала Тонечка. – Была же какая-то тридцатая секция или что-то в этом роде!.. Для высшего общества и знати!
– Господи, что за вопрос?.. – Марина Тимофеевна подумала немного. – Кажется, у меня были туфли из ГУМа, да. А у твоей бабушки нарядов всегда было полно. Мама любила, когда папа ей покупал обновки. Сама себя она этим не утруждала. – И Марина Тимофеевна засмеялась воспоминанию. – Папа привозил маме туфли из-за границы, но здесь тоже шили, это правда! А зачем тебе?
Тонечка соврала, что для сценария.
– По-моему, именно в ГУМе, – продолжала Марина Тимофеевна, – был какой-то сапожник, армянин, пожалуй. К нему дамы на год вперед записывались. Армянская обувь в Советском Союзе была лучшей, ну, как итальянская в Европе!..
– Мам, а кто мог себе позволить заказывать туфли в ГУМе?
– Господи, ну, члены ЦК! Космонавты и их жены. Знаменитые писатели. Академики, как твой дед. Работники МИДа, наверное.
– То есть просто так никто не мог прийти и заказать?
– Тоня, – сказала Марина Тимофеевна с упреком. – Ты же взрослый человек, читающий! Ну, конечно, не мог!.. С обувью вообще всю жизнь в нашей стране была беда, не купить! Югославские сапоги было не достать, и стоили они бешеных денег!..
Закончив разговор с матерью, Тонечка уселась за письменный стол, взяла ручку и длинную тетрадку на пружинах и начала быстро писать.
…Камея. Шторы.
Блюдце на столе – три вопросительных знака.
Серебряная пудреница.
Племянница-артистка и денежные переводы.
Семейные сокровища.
Внучатый племянник-сторож, не в себе – три вопросительных знака.
Жизнь в Голландии и в Италии – восемь вопросительных знаков.
Сапожник дядя Арсен и туфли из ГУМа.
Тонечка перестала писать и постучала себя ручкой по зубам.
Если туфли заказать было сложно, а мама говорит, что практически невозможно, значит, племянник не врет, и старая княгиня вовсе не была обыкновенной нищей старушкой, которая прожила тридцать лет в Дождеве и до этого еще сорок в Москве.
Майор Мурзин сказал, что «они с Москвы», хотя что он может знать!..
Если Лидии Ивановне туфли шили в ГУМе, то почему не могло быть всего остального, в том числе и папы римского?..
И тогда понятно, что в ее доме искали именно ценности!
Но кому и откуда о них стало известно? И почему именно сейчас?
Может быть, старая княгиня что-то кому-то сболтнула перед смертью?
Тут Тонечка пинками выгнала из своей головы оживившегося было сценариста.
…Последний день жизни Лидии Ивановны прошел почти что на глазах у нее, у Тонечки, и уж совершенно точно на глазах у Родиона! Никто у старой княгини не гостил, с чужими она не беседовала, а местные прожили с ней бок о бок тридцать лет, и вряд ли она ни с того ни с сего решила поделиться своими секретами, например, с… кассиршей в магазине!
Наверняка внук – внучатый племянник! – знает о сокровищах больше, чем все остальные, если тетя Лида проводила с ним времени больше, чем остальные родственники.
Он так сказал, явно намекая на то, мать им не особенно интересовалась!..
А если он что-то знает и не до конца безумен, значит, с ним нужно поговорить.
Понаблюдать. Проанализировать. Посоображать.
И Тонечка отправилась в дом старой княгини. Предлог она придумала моментально – кастрюля с бульоном стояла у нее в холодильнике с самого понедельника.
Она вооружилась бульоном и пошла.
Внучатый племянник сидел посреди разгромленной комнаты своей покойной тети за столом. Перед ним лежал тот самый женский портрет, который Родион хотел поднять, но Тонечка не разрешила.
– Я принесла вам бульон, – сказала гостья, когда он поднял на нее взгляд. – Его сварила ваша тетя, и я… убрала его в холодильник. Я считаю, вы просто обязаны его съесть.
– Спасибо.
Тонечка водрузила кастрюлю на стол.
– Мой сын много ее рисовал, Лидию Ивановну. Он хорошо рисует! Мы можем вам показать. Хотите?
Федор Петрович кивнул.
Они помолчали.
– Вы не знаете, здесь есть какая-нибудь мастерская? – спросил вдруг племянник. – По ремонту мебели?
Тонечка вытаращила глаза.
– Ночевать у вашей подруги мне неловко, – признался Федор Петрович. – В тетину кровать мне не хочется, да я и не помещусь, а диван, сами видите… приведен в негодность. – Он вздохнул. – Мебельные магазины сейчас все закрыты. Может, есть мастерская?
Тонечка вдруг сообразила, что у нее на примете имеется превосходная мастерская!
– Я вас провожу, – сказала она. – Я знаю!
И они отправились в будку к дяде Арсену.
Он сидел на пороге, ровно положив на колени руки, и смотрел прямо перед собой.
– Здравствуйте, дядя Арсен, – поздоровалась Тонечка от души. Ей было приятно его увидеть, и она радовалась, что придумала ему работу.
– Вай мэ, дочка, батынки парвалысь? Дядя Арсэн чыныть нэсешь? Хадыть не в чем?
– Знакомьтесь, это Федор Петрович, внук Лидии Ивановны, – зачастила Тонечка. – Он вот… только сейчас приехал. А дядя Арсен вашей тете обувь чинил.
– Харошый женсчина был твоя тетя! – Сапожник поднялся со своей табуретки и поклонился Федору. – Жалкий женсчина, жалел людэй и меня жалэл! Другой такой нэту, разве вот дочка!..
– Спасибо, – пробормотали хором Федор Петрович и Тонечка.
– Федору нужно диван починить, – продолжала она. – В дом Лидии Ивановны забрались какие-то хулиганы и все там разорили.
– Вах, какой пазор! Какой стыд!
– Вы сумеете? Зашить?
– Сначала сматрэт, патом шыт! Дядя Арсэн сначала сваим глазам должен пасматрэт!
Сапожник принялся снимать синий фартук, повязанный поверх замусоленной куртки. Он сопел носом и укоризненно качал головой.
– Люды, люды, – бормотал он себе под нос. – Что с вами сдэлалос? Женсчина умэр, как в его дом залэзть? Развэ это харашо? Развэ можно?
Он замкнул будку на замок, проверил, надежно ли заперто, и все втроем они медленно пошли вверх по улице.
Тонечка придумывала, что нужно сделать, чтобы оставить сапожника на обед. Впрочем, если он возьмется чинить диван, и придумывать ничего не придется, до обеда он все равно не починит.
По дороге дядя Арсен все рассказывал Федору, какой «хароший женсчына был его тетя», тот молча кивал.
