Скрипнула калитка, зашел Федор Петрович. Вид у него был растерянный.
– Здрасти вам, – за спиной у Тонечки пробормотала Саша Шумакова.
– Арсен Давидович непременно хотел, чтоб вы знали, почему у него работа застопорилась, – начал Федор, приближаясь. – Я сказал, что это неважно, а он…
– Как нэ важно? – поразился сапожник. – А что тагда важно? Работа сдэлал – важный чэлавек! Работа нэ сдэлал – дрянь чэлавек, лентяй чэловек!.. Завтра паеду, хароший нытки прывезу! У дяди Арсэна только плахой астался!
– Да мы же с вами договорились уже! – перебил Федор Петрович.
– Вай мэ, с табой дагаварылис, а хазяйка нэ дагаварылис!..
– Что ты будешь делать! – Федор Петрович посмотрел на Тонечку и Сашу. – Ну, теперь договорились?
Дядя Арсен величественно кивнул сивой башкой.
– Вот и отлично, – быстро сказала Тонечка. – Приходите к нам на ужин! Слышите, дядя Арсен? И вы, Федор Петрович! Мы приглашаем.
Сапожник расплылся в улыбке – у него были крупные, желтые, прокуренные зубы.
– Пачему не прыдти? Прыду! А ты, дочка, пасматри, как дядя Арсэн работу знает! Шовчык к шовчыку! Адин к аднаму!..
Тонечка сунула ноги в чуни и сказала Саше на ухо:
– Пойдем посмотрим, он так не отстанет!..
И всей толпой они отправились в дом старой княгини.
Оценив работу и поцокав языком, сколько требовалось, Тонечка еще раз пригласила дядю Арсена к ужину, и они остались втроем.
В доме все еще был беспорядок, хотя видно, что Федор Петрович начал прибирать – исчезли раскиданные вещи, ящики все закрыты, женский портрет вернулся на свое место над диваном. На столе по-прежнему стояло одинокое блюдце, скатерть свисала одним краем почти до полу.
Вдруг Тонечка сообразила, почему таким странным ей кажется это блюдце!..
Она подошла и посмотрела. Взяла блюдце в руки и переставила. И еще раз посмотрела.
– Ты что? – спросила Саша.
– Оно стоит здесь… с того самого дня, как умерла Лидия Ивановна, – сказала Тонечка задумчиво. – Мы с тобой пришли, оно так и стояло…
– Я не обратила внимания, – призналась Саша.
– И шторы, – продолжала Тонечка. – Они были задернуты!.. И блюдце на столе! Что это может означать?
– Вы говорите загадками, – заметил Федор Петрович.
– Это может означать только одно – в доме Лидии Ивановны незадолго до ее смерти кто-то был.
Саша вздохнула с раздражением.
Федор Петрович ее смущал, а она этого не любила.
– Тоня, Лидию Ивановну никто не убивал! Что ты выдумываешь?
Тонечка сделала нетерпеливый жест.
– Это блюдце означает, что к ней приезжала «Скорая». Когда к нам приезжает, – тьфу-тьфу-тьфу! – и она три раза постучала по деревянной стене, – мы всегда ставим на стол блюдце для ампул. Чтобы потом врачу сказать, что колола «Скорая»!
– И мы ставим, – поддержала Саша. – Как это ты вспомнила…
– И шторы! Их кто-то задернул!..
– Что вы хотите сказать? – спросил Федор Петрович.
– Я уже говорила! – перебила Тонечка. – Я думаю, Лидию Ивановну убили.
– Да ну тебя, – в сердцах сказала Саша. – Кто ее убил? Зачем?
– Я не знаю кто, – сердито ответила Тонечка. – А убили, должно быть, из-за камеи. Камея исчезла!..
Федор Петрович махом сел на растерзанный диван, потер лицо и проговорил:
– Камея из Ватикана. Тетя Лида ее любила.
– Это мы и так знаем, – пробормотала Саша. – Пожалуй, я пойду. Вдруг интернет подцепился!..
Тонечка взяла ее за руку, словно собиралась таким образом удержать.
– Вы расскажите, – попросила она Федора Петровича, – про вашу тетю! Почему она жила в Голландии и папа римский делал ей подарки.
И незаметно пожала Сашину ладошку.
– Да вы присаживайтесь, – спохватился Федор Петрович.
Тонечка плюхнулась на стул и заставила Сашу сесть рядом.
Она была уверена, что Саша должна все узнать и про Лидию Ивановну, и про ее тайную жизнь, и про камею от самого Федора Петровича. Тонечке казалось, что история Федора Батюшкова важна и нужна Саше Шумаковой, которая с такой горькой и тихой досадой сказала про него утром, что «опять ничего не вышло»!..
– Так откуда взялся папа римский? – напомнила Тонечка, потому что Федор молча смотрел перед собой, словно забыл про них. – Или это… – она поискала слово, – семейная легенда?..
– Да ну, какая легенда, – Федор Петрович поморщился, словно она сказала глупость. – Я прекрасно помню, как дяде вручили камею. В Ватикане был специальный прием. В саду. Меня тоже взяли, хоть и не приглашали, я маленький был, лет двенадцать! Я даже помню, как дядя согласовывал мое присутствие с папской службой протокола.
Саша вздохнула и поднялась.
– Тоня, я пойду, – сказала она. – Пусти меня. Ну, правда, слушать тошно!..
Федор Петрович понял это по-своему и удивился:
– Ничего подобного, прекрасный получился прием. Мне, конечно, скучно было, но дядя сказал, зато я запомню его навсегда. И я запомнил.
Сценарист в Тонечкиной голове очнулся от дремы, привскочил и, вооружившись пером и длинным свитком, приготовился сочинять.
Глаза у Тонечка заблестели.
– Они дружили? – поинтересовалась она и дернула Сашу за руку так, что та опять села. – Папа римский и ваш дядя?
Федор Петрович вытаращил глаза:
– Разумеется, они не дружили, что за глупость?
– Тогда почему Папа подарил вашему дяде камею и устроил в его честь прием?..
Федор Петрович с силой произнес:
– У-уф. Прошу прощения, я все время забываю!.. Вы же не общались с тетей.
– Нет. Не общались.
Он обвел глазами комнату, задержался взглядом на портрете и предложил решительно:
– Давайте продолжим у вас, Антонина. Мне здесь… тошно, как выражается ваша подруга.
– Давайте, – моментально согласилась Тонечка и поднялась.
– Я только проверю одну свою догадку. С вашего разрешения.
Вышел в соседнюю комнату и загремел там чем-то.
– Он не в себе, – прошипела Саша. – Видишь, какие-то догадки проверяет!
– А мне кажется, наоборот, – торопливо ответила Тонечка. – Он абсолютно вменяемый, только мы не понимаем, что он говорит.
– Да он же не по-китайски говорит-то!..
– Ну, вот именно…
Вернулся Федор Петрович с какими-то длинными металлическими отвертками в руках, встал коленями на диван, аккуратно снял женский портрет и стал ковырять стену.
