– Ничего ты не собираешься, не выдумывай, – тут же вступила Тонечка. – Тот, кто собирается в высшее учебное заведение, по крайней мере уроки делает. Хоть иногда.
– Вот здесь прямо… ее выражение, – сказал Федор. – Я ее такой и помню.
– На Ахматову немного похожа. – Тонечка взяла у него из рук рисунок. – Времен Фонтанного дома.
– Я никогда об этом не думал. Но… пожалуй…
– И камея! На всех рисунках, видите, она есть.
– Тетя Лида… – Федор Петрович все перебирал рисунки. – Когда умер дядя, она вполне могла остаться в Италии, у нее были средства на безбедную жизнь. Но тетя решила иначе. Она оставила себе камею из Ватикана и… еще один дядин подарок. Вернулась сюда, купила этот дом, что-то отложила «на прожиток», – он улыбнулся. – Так она выражалась! Она говорила, что не желает быть никому в тягость, у нее есть собственные средства.
– Какая мудрая женщина, – пробормотала Тонечка, – прямо как моя мама.
Федор посмотрел на нее.
– Вам чаю или кофе?
– Все равно.
– Так не бывает.
– Тогда чаю.
– Ну? – поторопила Саша. – Зачем ваша тетя вернулась в Россию, когда умер дядя? И почему вообще они жили в Италии?
– Сначала в Голландии, довольно долго. Дядя служил там атташе по культуре, а тетя работала в музее Рубенса. Она была знатоком западноевропейского искусства, училась у Ирины Антоновой, которая возглавляла Пушкинский музей.
– Да мы знаем, кто такая Антонова, – перебила Саша. Теперь она смотрела на Федора во все глаза, слушала каждое слово.
– Именно из Голландии у нее привычка никогда не задергивать шторы. Там так принято.
– А в тот вечер они были задернуты! – вставила Тонечка.
Она тоже слушала – с восторгом. Глаза у нее горели. Сценарист в голове исписал уже половину свитка, перо так и скрипело, брызгали чернила!..
– Потом дядя стал советником посольства Италии, – продолжал Федор Петрович как ни в чем не бывало. – И они переехали в Рим. Дядя работал в группе Громыко, был такой министр иностранных дел, очень прогрессивный мужик. Он все время хотел наладить отношения с Ватиканом, Брежнева уговаривал. Брежнев – это…
– Мы знаем, кто такой Брежнев! – опять перебила Саша.
– Посольская резиденция была на Виа делла Кончилиационе, а моя школа совсем рядом. Я ходил через парк Адриана, мимо Замка Святого Ангела.
Вся компания смотрела на него затаив дыхание. Даже маленькая собака на коленях у Родиона не отводила от рассказчика блестящих янтарных глаз.
– Дядя и тетя забрали меня к себе, когда… Ну, то есть я и так почти все время проводил у них, но…
Он вдруг покраснел – тяжело, до лба, до светлых волос. Кажется, кожа под волосами покраснела тоже. Набрякли щеки, обозначились морщины под глазами и у рта, и сразу стало ясно, что не так он и молод, этот самый Федор Петрович Батюшков.
– Да что случилось-то? – спросила Тонечка, стараясь ему помочь. – Вы стали малолетним преступником?..
Он посмотрел на свою тетю, которая, кажется, присутствовала при их беседе. Портреты были по-прежнему разложены на столе.
– Я стал бомжем, – сказал Федор Петрович решительно. – Бомжевал по полной программе, наверное, с год. Потом меня разыскал дядя и забрал к себе.
– Что значит – бомжевал? – спросила Тонечка. – Это как?
– Это очень просто. Мать отправила меня в интернат, как только я ей надоел. А надоел довольно быстро. Я сбежал, конечно. Меня поймали и вернули в интернат. Я опять сбежал, меня опять поймали и перевели в другой, в специнтернат для детей с… психическими отклонениями. Оттуда сбежать было почти невозможно, там охрана, вертухаи, как на зоне. Но я сбежал.
– Господи боже мой, – пробормотала Тонечка.
– А я тоже из интерната, – встрял Родион бодро. – Вернее, из детдома!.. Я там десять лет прожил и ни разу не убегал, почти! А потом меня нашли. И вас тоже нашли, да?..
– Дядя как-то нашел, – сказал Федор Петрович. – Кстати сказать, я до сих пор не знаю, как ему это удалось. Постой, что ты говоришь? Ты рос в детском доме?
Родион кивнул:
– Ну да. Мама умерла, а папа меня потерял, он тогда в Ливии служил военным советником, да, Тоня?
Тонечка кивнула.
– А потом он стал меня искать, и они с моим дядей, у меня тоже есть дядя Кондрат…
– Родион, давай мы свои семейные истории в другой раз поведаем, а?
Родион пожал плечами, подхватил свою собаку и поцеловал в морду.
Ему-то как раз казалось, что в рассказе Федора Петровича нет ничего необычного – ну, пожил человек в интернате, а потом его нашли и забрали домой, все правильно, так и должно быть.
– Когда дядя меня нашел, я стал совсем дикий, – Федор Петрович словно извинялся, – но тетя сделала все, чтобы приручить меня… обратно. И приручила.
– Вот так история, – сказала Тонечка и поторопила: – Ну? Ну?.. Вы жили в резиденции на Виа делла как-то там, в школу ходили мимо Замка Ангела, и дядя работал послом.
Тут она засмеялась – ах как ей нравились такие истории!
Следующий сценарий, который она напишет, будет просто сногсшибательным, даже ее строгий муж придет в восторг!
– Послом он стал только в девяностом году, – поправил Федор Петрович. – До этого послов в Ватикане не было. Дядина должность называлась советник-посланник. Тогдашний Папа Иоанн Павел Второй дядю очень любил, они иногда подолгу беседовали. А на годовщину его службы преподнес камею. Из папских сокровищниц. Она сама по себе ценная, конечно, но, как любая средневековая вещица, не простая, а с секретом. К ней прилагался ларчик с замком. Замок отпирался при помощи ключа, который вделан в оправу камеи. Тетя камею обожала, всегда носила, а ларчик стоял у нее на письменном столе. Я иногда брал камею, отпирал ларчик и смотрел, что там лежит.
Федор Петрович засмеялся.
– Однажды я открыл, а там оказалась бронзовая фигурка крысы и записка: «Не смей лазать по чужим ларцам!»
Он опять засмеялся и закрыл лицо руками:
– Как мне было стыдно! Я даже хотел было опять убежать из дому!..
– Не убежали? – спросила Саша.
Он помотал головой.
– Тетя меня застала. И мы поговорили. А крыса теперь всегда со мной. И по чужим ларцам я с тех пор никогда не лазил.
– А потом что было? – спросил Родион.
– Потом дядя умер, и мы вернулись в Москву. Мне было семнадцать лет.
– Мне тоже скоро семнадцать, – с удовольствием проинформировал Родион. – А Буське восьмого марта год был! Большая собака.
– Родион, отстань со своей собакой. Съешь вон сыру.
– А можно лучше ветчины?
