Это нежное касание – большим пальцем за ухом – словно решило все дело. Она вдруг поняла: без него ей не выжить – в данную секунду.
Она почувствовала, как он трогает ее сережку, проводит ладонью по шее, до плеча, и вспомнила, какие у него руки – загорелые, с очень короткими, как у врача, ногтями. Ах, какие у него руки!
Почему-то эта мысль привела ее в восторг. Она перехватила руку и поцеловала пальцы.
Он вдруг схватил ее за нос.
Она открыла глаза.
– Ты очень красивая, – сказал Федор Петрович в темноте. – И очень решительная. И все время настороже.
– Откуда ты знаешь?
– Я вижу.
Обеими руками он взял ее голову, заставил посмотреть ему в глаза, а потом прижался лбом к ее лбу.
– Сейчас не нужно ничего контролировать, – попросил он. – И бояться меня не нужно.
– Я тебя не боюсь, с чего ты взял?..
– Я вижу.
Теперь он поцеловал ее. И больше не улыбался.
Саша вся прижалась к нему, чувствуя под одеждой его тело и мечтая заполучить его в полное свое распоряжение. Раньше она никогда не торопилась, игра доставляла ей удовольствие, а теперь было не до игры.
Она вцепилась ему в волосы – короткие и плотные, как у римских статуй, – укусила за шею и даже тихонько заскулила от нетерпения.
…Медлить нельзя, время уходит и вскоре уйдет совсем.
Саша расстегнула на нем жилетку, подлезла ладонями под тонкий свитер и футболку и погладила там, куда долезла.
Он был весь горячий, жаркий.
Он нащупал заколку у нее в волосах, стянул, волосы упали ей на плечи и на лицо. Он осторожно взял прядь ее волос и подержал, словно пробуя на вес и что-то рассматривая, хотя ничего не видно было – совсем стемнело.
Саша переступила ногами, чтобы прижаться еще теснее, задела куст, сирень обдала их холодными каплями.
Она поняла только одно – ей все мешает!.. Сирень, темнота, его жилетка и собственная теплая рубаха.
Она схватила его за руку и потащила за собой.
Оказалось, что до дома далеко, невозможно, невыносимо далеко, не дойти. Они все время останавливались, целовались, трогали и гладили друг друга и не произносили ни слова.
В доме было тепло и хорошо пахло, горел торшер, который Саша всегда оставляла включенным, когда уходила, – чтобы не возвращаться в темноту.
Федор споткнулся на пороге, она на него посмотрела.
Лицо у него горело темным румянцем, обозначились морщины у рта и глаз, на виске сильно билась жилка.
– Ты очень красивый, – внезапно сказала она.
Через голову она стащила свою рубашку, запуталась в футболке, вынырнула, мотая головой, швырнула одежду в угол и села на пятки на приветливый полосатый коврик.
Федор шумно выдохнул.
В ней – в ее позе, в прямых плечах, в безупречной груди, в темных волосах – было словно язычество, какой-то доисторический эротизм, призыв. Она казалась пра-женщиной, владычицей, древней царицей, хотя ничего не делала, просто сидела на пятках на полосатом коврике!
Он опустился рядом и обнял ее за спину. Он боялся, что, если взглянет ей в лицо, она его испепелит.
Он погладил ее шею, она положила голову ему на плечо, и он поцеловал ее. Ладонями он накрыл ее грудь, замер, не в силах шевельнуться, и тут она повернулась к нему, в мгновение ока раскидала его одежду и уставилась на него.
От ее взгляда ему стало больно – всерьез.
– Не смотри на меня.
– Что?
– Не смотри на меня так.
Теперь они стояли друг против друга на коленях, и он опять подумал, что все это – ритуал, часть колдовского замысла, словно вокруг них очерчен магический круг!..
Она потянулась к нему, обняла, они обрушились на коврик, тиская и сжимая друг друга, торопясь и обжигаясь, делая друг другу больно и не замечая этого.
Во всем этом были сила и страсть параллельного мира, и не было вовсе никакой физиологии!..
Какая глупость – называть то, что они сейчас делают друг с другом, словом «секс»!
Разве «секс» бывает пропуском в другой мир, возвращением к праматерии, к первоначальной задумке творца, когда «двое в одну плоть», когда кажется, что впереди бесконечность и вечность, что только так правильно и возможно?..
В последний момент вечности она все-таки взглянула ему в лицо и еще что-то такое сверхъестественное поняла и почувствовала, но тут же забыла.
…Они замерли и долго молча лежали, не отпуская друг друга.
Потом он спросил:
– Почему ты закричала? Я сделал тебе больно?
– Я не кричала.
Он улыбнулся, она почувствовала это, не открывая глаз.
– Что, правда? – спросила она.
– Ну да.
– Я не помню, – призналась она.
– Вот и хорошо, – сказал он.
И они еще полежали молча.
– Так странно, – выговорила Саша наконец. – Мне хотелось тебя заполучить.
– Ты меня заполучила.
– И я расстроилась, когда ты стал рассказывать про папу римского. Мы решили, что ты не в себе.
– Ну, я же профессор. Так что не до конца в себе. Ты была почти права.
Теперь они лежали на полосатом коврике рядом, касаясь друг друга ногами и сцепив руки.
– Что с нами было? – спросила Саша задумчиво. – Это же явно было что-то… другое. Не… как раньше.
Он подумал немного.
– У меня тоже раньше так не было.
– Ты женат? – вдруг спросила она.
– Нет.
– И не был?
– Мне сорок восемь лет, – сказал он. – Конечно, был.
Она хотела спросить про его жену, но это было настолько неважно!..
– Ты похож на римлянина, – сказала Саша. – На римскую статую.
– А ты на языческую царицу.
И они опять замолчали.
Она странно себя чувствовала, словно после наркоза, когда в глазах еще двоится и плывет, но возвращение уже осознается. Она словно возвращалась из параллельного мира, и ей не слишком хотелось в этот, привычный.
Она зашевелилась, села и обхватила колени руками. Он попытался заправить волосы ей за уши – из этого ничего не вышло, их было так много, и они не желали слушаться. Она рассматривала его, и от ее взгляда ему становилось щекотно.
– Как ты живешь? – спросил он. – Расскажи мне.
Саша задумалась.
– Калибрую прицелы, – сказала она в конце концов. – Чтоб не промахнуться. Бизнес – это отчасти как на войне. Чтобы выжить, нужно все время отстреливаться.
