Он помычал неразборчиво.
– Тебе нужно их отрастить, и ты будешь Аполлон.
– Меня уже пытались сделать Фабианом. Аполлоном быть не хочу.
Большая рука – ах, какие у него руки! – прошлась вдоль ее позвоночника, она закинула голову, и он поцеловал ее.
Наркоз начал действовать заново – в голове зашумело и поплыло.
Она еще успела удивиться, что параллельный мир, оказывается, так близко и ничего не нужно, чтобы отыскать туда дорогу – только проводник, единственный человек, который знает, как туда добраться.
На кладбищенской горке сошлось довольно много людей. Тонечка даже удивилась, что проводить старую княгиню собралось столько народу.
Здесь были майор Мурзин, его подручный Ленька, который на время церемонии даже в телефоне не играл, тетки с почты, полная молодая врачиха из поликлиники – она всхлипывала и вытирала слезы углом черного платка, совсем по-деревенски. Неугомонный Коля прикатил на своем велосипеде, пришел насупленный дядя Арсен, принес немудрящий букетик.
Москвичи – Тонечка, Саша и Родион – стояли отдельно, Федор Петрович рядом с гробом.
Отец Илларион, по всей видимости, отлично знал все дело. Он отслужил заупокойную службу как-то так, что после нее осталась светлая печаль, а не темная тоска.
Когда стали опускать гроб и за дело принялись кладбищенские рабочие, Тонечка потянула Родиона домой.
– Пойдем, помоги мне, – сказала она ему на ухо. – Сейчас все с кладбища к нам придут, нам нужно быстренько стол накрыть.
– Зачем придут? – не понял Родион.
– Так полагается, – объяснила Тонечка туманно. – Человека обязательно нужно помянуть, то есть поговорить о нем и выпить за него.
– Зачем? – снова спросил Родион.
Тонечка вздохнула:
– Чтобы не так грустить после похорон. Это правильный обычай, хороший.
У нее все было готово еще с раннего утра – и мясо, и картошка, и блины, чтоб уж как полагается. Водку и красное вино утром принесла Саша.
Едва взглянув на нее, сценарист в Тонечкиной голове встрепенулся, схватил перо и принялся торопливо сочинять вместо детектива любовную историю.
– Все хорошо? – спросила Тонечка.
– Все странно, – призналась Саша. Она отводила глаза и смущалась.
– Так, может, оно и хорошо, что странно?
– Да ну тебя, Тоня! Мне так жаль Федора. Я ночью у него спрашиваю: ты теперь остался совсем один? А он отвечает: пока не знаю.
– Разумеется, он не знает, – быстро сказала Тонечка. – Теперь только ты знаешь, останется он один или нет.
Саша махнула на нее рукой и ушла к себе.
Во время службы она держалась рядом с Тонечкой и Родионом, а в конце подошла к Федору и взяла его за руку.
Еще на подходе к дому Тонечка услыхала какой-то басовитый вой, переходящий в рев.
– Это что такое? – сама у себя спросила она и бросилась к крыльцу. – Родион, не входи, подожди меня!
Но куда там! Мальчишка взлетел на крыльцо следом за ней и даже попытался ее оттолкнуть, чтобы ворваться первым. Тонечка распахнула дверь, изнутри опять страшно завыло и заревело.
– Кто здесь? – крикнула Тонечка.
Тут же в прихожую влетела собака Буська, оставленная на время похорон дома. Она влетела, как крохотная черная торпеда, не рассчитала траекторию поворота, шеей проехалась по дощатому полу, взвыла тем самым ужасным басом, ринулась к Родиону и заплясала перед ним на задних лапах.
– Буся? – поразился Родион. – Это ты так воешь?!
Он подхватил ее на руки, прижал к себе, Буся в экстазе стала лизать ему лицо, руки, уши.
– Жуть какая, – сказала Тонечка неуверенно.
– Ты думала, мы тебя бросили, да? – спрашивал Родион у своей собаки. – Ты испугалась, что мы больше не придем, да? Ты решила, что теперь совсем одна, да?..
Тонечка моментально поняла, что говорит он о своих, а не о собакиных страхах, выдавая себя с головой!
Буся неистовствовала у него на руках. Она подпрыгивала, повизгивала, извивалась, норовила опять наброситься на мальчишку с поцелуями, вся ходила ходуном. Морда, уши, лапы – все излучало невиданное, небывалое счастье.
– Я тебя всегда, всегда буду брать с собой, – обещал ей Родион. – Ты не думай! Я даже в институт тебя буду брать с собой! И потом на работу!..
Их общую истерику нужно было как-то притушить, остановить.
– Родька, – сказала Тонечка, повязывая фартук, – послушай меня. Ни ты, ни твоя собака больше никогда не останетесь в одиночестве! У тебя теперь тьма родственников! Просто деваться от них некуда, от родственников! И ты должен привыкнуть и Буську приучить к тому, что время от времени нам всем приходится друг с другом расставаться.
– Я не хочу расставаться, – проговорил Родион, обнимаясь с собакой.
– А если тебе понадобится… я не знаю… в баню или к зубному врачу?
– В баню? – переспросил Родион в некотором замешательстве.
– Да хоть куда! – воскликнула Тонечка, составляя на стол тарелки. – Вот мы с тобой уехали в Дождев и уже давно не видели папу, Настю, Даню и деда с бабушкой. Это же не значит, что мы остались в одиночестве навсегда!
– Не значит, – согласился Родион. – Но она же собака и не понимает, что я вернусь.
– Пф-ф-ф! – фыркнула мачеха. – Так объясни ей! Она очень умная маленькая собака. И все, хватит концерты закатывать, мой руки и тащи на террасу тарелки и приборы!
Мыть руки Родион отправился, прижимая к себе Бусю, Тонечка отлично знала, как он там их моет – подставляет под воду сначала одну ладонь, потом другую, лишь бы собаку не выпускать.
– Как следует мой! – прокричала она. – С мылом! Мы были на улице, это опасно, кругом вирус!..
– Ладно, – отозвался он.
Когда подошли гости, стол был накрыт, водка перелита в хрустальный графинчик, стопки расставлены, закуски готовы, – Тонечка была очень ловкой хозяйкой.
Федор Петрович словно прятался за Сашу, она прикрывала его от взглядов. Не садясь, он выпил водки, отошел к перилам террасы и стал смотреть в сад.
Майор Мурзин принялся было поносить москвичей, но отец Илларион его моментально унял.
Дяде Арсену Тонечка сразу подала кофе. Он принял стопку, запил ее кофе, а потом холодной водой, сказал, что Лидия Ивановна была прекрасной «жалкой» женщиной, жалела его, и ушел. Ему непременно нужно было в Тверь за «хорошими нитками» и именно сегодня, работа не могла ждать.
К середине дня все разошлись по своим делам. Федор тоже куда-то делся. Тонечка с Сашей перетаскали в раковину посуду и уселись на террасе.
Им было грустно.
– Вдруг ее на самом деле отравили? – ни с того ни с сего спросила Саша. – Ведь это ужасно!
