– Это березы и утки, – продолжал Родион.
Отец взял портрет старой княгини и всмотрелся хорошенько.
– Какое интересное лицо, – заметил он. – На Ахматову она похожа.
– Вот ей-то папа римский Иоанн Павел Второй и подарил камею. Вернее, ее мужу, дяде Филиппу. Видишь, она на всех портретах с камеей?
– Тоня, – сказал Герман, – я надеялся, что ты все придумала. И нет никаких ватиканских камей и апостольских нунциев.
– Как же нет! – воскликнула Тонечка. – Когда есть!
– А вот это Саша, наша другая соседка. – Родион вытащил следующий рисунок.
– Очень красивая, – сказал отец с удовольствием.
– И хорошая, – вставила Тонечка.
– Вот дядя Арсен, сапожник. Он мне тоже понравился, я его еще и вот так нарисовал, видишь?
– Вижу, вижу, – откликнулся отец. – Слушай, Родион. У тебя талант. Если бы я не знал, что он сапожник, по портрету догадался бы.
– Конечно, талант, – согласилась Тонечка с удовольствием. – Только вот он не учится совсем! За уроки не усадить!
– То-оня!
– Ладно, ладно, – торопливо выговорила мачеха. – Потом поговорим.
– Это отец Илларион, он поп, – продолжал мальчишка. – Папа, вот, например, человек работает попом.
– Священником, – поправил отец.
– Ну да. Почему он не может договориться с Богом, чтоб не болеть и не умирать? Вот если ты начальник, а у тебя человек работает и он к тебе обращается с просьбой, ты что, не выполнишь?
– Смотря какая просьба, Родион. Может, я бы и рад, но не в моих силах.
– Нет, тогда я не понимаю, зачем идти работать попом, если с начальником договориться все равно не можешь.
– О господи, – сказала Тонечка.
Она потихоньку радовалась тому, что отец приехал и она с чистой совестью все сложные вопросы, в том числе и теологические, может переадресовать ему.
– Я не знаю, я никогда не работал священником, – немного подумав, сказал Герман. – Наверное, имеет смысл у него самого спросить, и он объяснит!..
– А вот наш храм, – продолжал Родион. – Ну, купола только. Это я рисовал с дороги, во-он оттуда, их как раз видно. Это Буська, и это тоже. Смешная собака. Это Федор Петрович, я его успел только один раз нарисовать.
– Дай-ка я посмотрю, – попросила Тонечка и потянула на себя рисунок.
Федор Петрович оказался довольно симпатичным и немного несчастным.
Именно таким он и был.
– Это тетка к нам приезжала чудная. Когда говорит, вот так глазами делает и плечами поводит. И с ней два дядьки, но они неинтересные. Вот Сашин дом, у нее на участке старая княгиня умерла. Прямо возле колодца, видишь? Только он не настоящий оказался, а поддельный. А это ручей опять.
Тонечка встала, зашла мужу за спину, пристроила подбородок ему на макушку и стала смотреть вместе с ним.
– Да, – сказал Герман в конце концов. – Вы тут интересно живете, ребята.
– Еще как, – откликнулась Тонечка. – Ты даже не представляешь, до какой степени интересно.
– Ты мне расскажешь?
Она вытаращила шоколадные глаза и зачастила:
– Я тебя еле дождалась! Мне так нужно все тебе рассказать! Вот прямо все! И мне нужна твоя помощь! Я без тебя не справлюсь.
– Грехи наши тяжкие, – пробормотал Герман. – Сколько раз я просил тебя ни во что не ввязываться, а? Ты же мать семейства, у тебя дети! И родители! И муж! Вот он! – И стукнул себя кулаком в грудь. – Ты же не какая-нибудь сирота!
Эта самая «сирота», которой он отчего-то принялся ее именовать, Тонечку смешила.
– Пойдем на террасу, – позвала она. – Там холодно, но у меня есть «позорный волк». А себе ты что-нибудь привез? Удобное, теплое, в общем, подходящее для нормальной жизни?
– Полную машину, – признался Герман. – Только мне сейчас разбирать лень. Завтра разберем, ладно?
– Я тебе выдам прелестную телогрейку. Мы на чердаке нашли, как только приехали. В ней всего две дырки. И хочешь кофе? Я сварю. А потом чаю выпьем из самовара.
Они вышли на террасу, уселись в плетеные стулья и стали смотреть в сад.
– Я по тебе скучал, – сказал Герман и взял жену за руку. – Я привык, что можно вот так сесть и взять за руку. А тебя нет и нет.
– Я здесь! – возразила Тонечка. – Я вообще не понимаю, как дождалась, честное слово! Давай я тебе буду рассказывать все с самого начала, а ты будешь слушать.
– А можно ругаться?
– Можно! – разрешила Тонечка. – Можно ругаться и закатывать глаза. Но ты лучше представляй себе фильм.
И она принялась рассказывать.
Спала Тонечка плохо. Ей не давал покоя план, придуманный мужем. Сценарист в голове пребывал просто в экстазе – строчил, рвал написанное, принимался заново, путался, зачеркивал, подтягивал рукава кафтана и утирал со лба пот.
…Разве тут уснешь?..
Ее муж заснул сразу, как только они смогли оторваться друг от друга – после всех этих недель разлуки, поста и воздержания, – и дрых как ни в чем не бывало.
Даже обидно!..
Под утро она все же задремала, и ей снились кошмары.
Когда стало понятно, что сейчас во сне она умрет по-настоящему и никто и ничто не сможет ее спасти, она застонала, вскочила и села на постели, тяжело дыша.
Муж спал, повернувшись на бочок и подложив под щеку ладонь – как в детском саду.
Часы показывали девять.
Тонечка подышала открытым ртом, запустила руку в спутанные кудри и как следует почесалась.
Стало легче.
– Саш, – позвала она мужа. – Саша, проснись.
– М-м-м?..
Она легла, подперев рукой голову, и дунула ему в ухо.
Он поморщился, но глаз не открыл.
– Сашка, просыпайся! Ты же хотел ехать!..
– М-м-м?..
– Утро красит нежным светом, – пропела Тонечка, – стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля…
Он улыбнулся, не открывая глаз, и Тонечка продолжила:
– Чтобы ярче засверкали наши лозунги побед, чтобы руку поднял Сталин, посылая нам привет!
Глаза открылись.
– В песне есть такие слова? – осведомился муж, и жена объяснила:
– Целый куплет, который после разоблачения культа личности из текста выбросили. Мне бабушка его пела для общего развития.
Герман протянул руку, притянул ее за шею и уложил ее голову себе на плечо. Другой рукой схватил за попу и сильно прижал.
– Саша, – зашептала Тонечка, – нам некогда. Мы должны все успеть.
