– Любимая! Если тебя застрелят, я раздам всех твоих птиц! – крикнула им вслед Юлия.
– А вот это смешно, – улыбнулась Лондон, которая очень давно не смеялась. А может, и никогда.
Несколько дней спустя ей придет письмо с извинениями от женщины с пистолетом, что для двадцатилетней девушки станет большим, чем она будет в состоянии признаться себе и другим. Разумеется, до того, как влюбится. Но это уже совсем другая история.
Юлия обняла всех, кто был не против ее объятий. Она подошла к Эстель, они посмотрели друг другу в глаза.
– Я хочу дать тебе одну книгу, – сказала Эстель. – Моего любимого поэта.
Юлия улыбнулась:
– Я подумала, что мы могли бы встречаться. А может, обмениваться книгами в лифте.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Эстель.
Юлия повернулась к риелтору:
– Вы оформите все бумаги?
Риелторша аж подскочила от радости. Рогер тоже улыбнулся от уха до уха.
– Значит, вы и Ру берете эту квартиру? Удалось сторговаться?
Юлия покачала головой:
– Нет, не эту. Другую.
Рогер громко захохотал. Давно с ним такого не случалось. У Анны-Лены от счастья подкосились ноги, и она села на покрытые снегом ступеньки.
Глава 66
Ох уж эта правда.
Джим вышел на улицу и рассказал Джеку о своем разговоре с грабителем. Он в точности передал, как все было на самом деле. Но рассказал не все. Отчасти это объяснялось тем, что рассказчик из Джима был никудышный, а отчасти тем, что он умел виртуозно врать.
Когда Джим доставил пиццу, открыл ему вовсе не Леннарт. Ему открыл грабитель, настоящий грабитель, – женщина с пистолетом. Рогер и Леннарт наперебой пытались отнять у нее балаклаву, но после долгих раздумий женщина отказалась. Посмотрела на них – она была растрогана, но исполнена решимости.
– Я не могу быть примером для дочерей и показать, как не делать дурацких ошибок. Но я могу показать им, как брать на себя ответственность за то, что ты сделал.
Поэтому, когда в дверь позвонил Джим, открыла она. Балаклавы на ней не было. На плечи падали волосы – такого же цвета, как у дочери Джима. Иногда двум незнакомым людям достаточно мелочи, чтобы почувствовать друг к другу симпатию. Она посмотрела на кольцо на пальце у Джима, – старое, со сколотыми краями кольцо из поцарапанного серебра. Джим посмотрел на ее кольцо – тонкое, скромное, из гладкого золота без камня. Оба по-прежнему носили обручальные кольца.
– Вы из полиции? – спросила она так быстро, что Джим растерялся.
– Откуда вы знаете?..
– Полицейские никогда не пропустят разносчика пиццы в квартиру, где есть вооруженный опасный преступник, – улыбнулась она, но улыбка не озарила лицо, а развалила на куски.
– Нет-нет… точнее, да-да… я из полиции, – кивнул Джим и протянул ей коробки с пиццей.
– Спасибо, – сказала она и взяла их одной рукой, потому что в другой дрожал пистолет. Джим впился в него взглядом.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он. Джим не задал бы этот вопрос, будь на ней балаклава.
– У меня сегодня не лучший день, – призналась она.
– Кто-нибудь ранен?
Женщина в ужасе покачала головой:
– Я никогда бы не…
Джим посмотрел на нее, увидел дрожащие руки и отметины зубов под нижней губой. Он бросил быстрый взгляд в квартиру, откуда не доносилось ни плача, ни криков, – никто из заложников явно не был напуган.
– Я хотел бы, чтобы вы ненадолго отложили пистолет, – попросил он.
Женщина покорно кивнула. Она посмотрела на тех, кто сидел в гостиной, и спросила у Джима:
– Можно я сначала дам им пиццу? Они голодны. Это был долгий день… я…
Джим кивнул. Она повернулась и ненадолго исчезла, но вскоре вернулась без пистолета и пицц. Кто-то в гостиной крикнул:
– Это не гавайская пицца!
В ответ послышался смех.
– Да что ты вообще знаешь о гавайской пицце!
Раздался хохот. Затем голоса, которые постепенно затихли. Никаких общих правил насчет захвата заложников, разумеется, нет, но происходящее в квартире не очень-то походило на захват заложников в общепринятом понимании. Джим внимательно посмотрел на женщину без пистолета:
– Можно спросить, как вы дошли до жизни такой?
Женщина вздохнула так глубоко, что увеличилась в размерах и, выдохнув, сразу уменьшилась вдвое.
– Даже не знаю, с чего начать.
Тут Джим повел себя в высшей степени непрофессионально. Он протянул ладонь и вытер ей слезы.
– У моей жены была любимая шутка. Как съесть слона?
– Не знаю.
– По кусочкам.
Женщина улыбнулась:
– Моим детям это понравилось бы. У них с юмором неважно.
Джим засунул руки в карманы и сел на ступеньки рядом с дверью. Немного помешкав, женщина тоже села на пол скрестив ноги. Джим улыбнулся:
– У моей жены с юмором тоже было неважно. Она любила смеяться и ругаться. С возрастом она становилась все более несговорчивой. Говорила мне, что я слишком добрый. Представляете, каково мне было слышать такое от пастора?
Женщина негромко засмеялась. Кивнула:
– И с кем же она ругалась?
– Да со всеми. С коллегами, прихожанами, политиками, с теми, кто верит в Бога, и с теми, кто в него не верит… она хотела защищать слабых: бездомных, беженцев и даже преступников. Иисус в Библии говорит типа «я был голоден, и вы накормили меня; я хотел пить, и вы напоили меня; я был странником, и вы приютили меня; я был болен, и вы пришли ко мне; я сидел в тюрьме, и вы посетили меня»
[4]. А дальше он говорит: то, что мы делаем для малых мира сего, мы делаем для него. А моя жена все понимала буквально. Поэтому постоянно ввязывалась во всякие ссоры.
– Она умерла?
– Да.
– Сочувствую.
Джим благодарно кивнул. «Странно, что я до сих пор не могу осознать: ее больше нет», – подумал он.
Сердце не может привыкнуть к тому, что хихикающая хулиганка больше не сует тебе палец в рот, когда ты зеваешь, не насыпает муки тебе в наволочку перед тем, как вечером ты плюхнешься на подушку. Никто с тобой не ругается. Будь проклята эта грамматика. Он грустно улыбнулся и сказал:
– Теперь ваша очередь.
– Вы о чем?
– Расскажите свою историю. Как вы здесь оказались?
– А если история будет длинной?
– Ничего страшного. Съедим по кусочкам.
