Первое действие закончилось хорошо, хлопали, конечно, в зале было много сотрудников военкомата и родственников артистов. Почти все второе действие я должна провести на сцене. «Уверенность и спокойствие», – твердила я себе. И когда я вышла на сцену, несмотря на то что это было первый раз в жизни, почувствовала себя гораздо лучше и свободнее, чем на репетиции. В конце я обливаю злыми словами героиню и, ядовито смеясь, ухожу со сцены. Я смеялась еще за кулисами и вдруг остановилась как вкопанная: что это, аплодисменты? Засунула в рот согнутый указательный палец и застыла. Увесистый хлопок Лебедева по моему плечу вывел меня из прострации.
– Молодчина!
Восторг Карева выразился более деликатно, он тряс мои руки. К этим обоим людям я чувствовала какую-то необычайную теплоту. Все наши мысли и желания в данный момент были направлены в одну сторону. Мы жили как бы одной жизнью, и эта связь оставалась прочной все время моей работы с ними. Второе действие кончилось, хлопали больше, чем после первого.
В антракте ко мне пришла Грушецкая, поздравила и сказала:
– Ты по стопам мамы пошла, из мамы твоей, если бы она занялась сценой, хорошая бы артистка вышла.
Грушецкая много лет, еще до революции, состояла в любительском кружке при можайском клубе – так тогда называлась самодеятельность. После революции из бывших любителей организовался Театр наробраза.
Спектакль закончился хорошо. Мы разгримировались, оживленно беседуя.
– Как жаль, что все кончилось, – вздохнул кто-то из участников.
– Ничего не кончилось, – быстро ответил Карев. – У меня много планов, только бы у вас было желание работать. А если вы жалеете именно об этом спектакле, то на днях мы его повторим в селе Глазове, за десять верст от Можайска. Там открылся клуб, и Турусов поедет с нами, он будет делать доклад.
Вскоре появился Герман. Он улыбнулся.
– Молодец, Сергеевна, – поздравил он меня, – не ожидал такого блеска.
Мы вышли из опустевшего театра. В общем, Герман больше критиковал, чем хвалил спектакль.
– И держали себя почти все скованно, и костюмы гостей были ужасны, кроме вашего, конечно! (Еще бы, мама всегда умела одеться.) – Похвалил Космачева и Лебедева.
Таша вернулась домой раньше меня и рассказала все маме. Мама была довольна. Когда она ушла спать, мы с Ташей долго еще не ложились. Последнее время мы с ней виделись очень мало, я приходила поздно, и хотелось поговорить. Таша подробно рассказала о своих впечатлениях о спектакле, мне было это очень интересно, ведь она смотрела его первый раз и из зрительного зала. Кое в чем она согласна с Германом, но останавливалась на отдельных моментах и не критиковала огульно, как Герман. Вообще, я замечала, что Герман не любил углублять разные темы, как мы с Ташей, а очень быстро исчерпывал их. И поэтому мне иногда разговор с ним казался скучным. Таша очень интересно изображала, как Нюра Сизова вела диалог с героиней, ставшей уже невестой ее брата по роли. Она весело подпрыгивала на диване, говоря:
– А мне «роковой сороковой», значит, – старая дева… Ведь завтра Нюра будет обязательно спрашивать мое мнение о ее игре. Скажу, что нельзя для первого раза брать такую длинную и скучную роль, да и Карев, наверно, уделил ей мало внимания, а играть ей очень хочется.
– Карева не вини, конечно, он больше работал с героями, и все-таки он создал спектакль, пусть не полноценный, но главное, зажег людей желанием работать дальше и внес в их жизнь много интересного.
В приемном покое все меня хвалили, а Шаров стал звать «наша артистка».
Через несколько дней была организована поездка в Глазово. К военкомату подъехало трое широких розвальней, и мы с шумом и смехом повалились в них – именно повалились, так как сидеть там было неудобно, а нужно было находиться в полулежащем положении. К дугам лошадей были подвешены колокольчики. Мы пели песни и дурачились. Еще на репетициях я заметила, что нравлюсь Мите Космачеву, и мне это было приятно. Среднего роста, немного курносый, с большими веселыми глазами, он был очень подвижный и остроумный. «Какая я все-таки легкомысленная и глупая, – думала я. – Почему настоящее чувство Германа меня не трогает, а пустые ухаживания Космачева доставляют удовольствие?»
– Смотри, Митька, – вдруг сказал Лебедев, – как бы тебе ноги не переломали, есть кому.
– Представь себе, с той стороны, на которую ты намекаешь, я не вижу опасности, – ответил Космачев. – Кажется, есть что-то более серьезное.
Эти слова сразу огорошили меня. Неужели до него дошло про доктора? Не может быть, просто сболтнул. <…>
Мы начали репетировать две небольшие пьесы. Чеховского «Медведя» и смешную пьесу Крылова – не помню названия, весь сюжет был построен на диалогах дядюшки и племянника, который легко обманывает скуповатого старичка. Роль племянника поручили Космачеву, а дядюшку исполнял паренек из моботдела, который в предыдущей пьесе довольно прилично изобразил старого бюрократа. Звали паренька Миша, фамилии не помню. В чеховской пьесе роль медведя – помещика поручили Лебедеву, молодой вдовы – мне, а старого слугу взялся сыграть сам Карев. Новая роль мне очень понравилась, и я готовилась с удовольствием.
Как-то на репетиции появилась Мария Дмитриевна Разумовская. Она обратилась к Кареву:
– Мне говорила наша сотрудница Нюра Сизова, что вам нужен суфлер, если хотите, я могу предложить свои услуги: мне приходилось суфлировать в любительских спектаклях.
Карев очень обрадовался, это было наше больное место. А меня просто растрогал поступок Марии Дмитриевны, ведь работа суфлера никакого морального удовлетворения лично ей дать не могла, ею руководило желание лишь помочь молодежи. Надо еще и принять во внимание ее пожилой возраст и что приходила она к нам после рабочего дня.
И вдруг сногсшибательная новость: мама устраивается на работу. На станции стоит батальон ВОХР. Там требовалась сотрудница на ночные дежурства у телефона. Узнав про это, мама немедленно отправилась на станцию. В этот день репетиций у нас не было, и я пришла домой раньше обычного. Мама чувствовала себя именинницей.
– Рассказывай подробно, – попросили мы с Ташей.
– Я решила сразу заявить, что я бывшая помещица, – начала она свой рассказ. – Человек, к которому я обратилась, принял меня очень приветливо и почему-то не поморщился, когда я сообщила о своем происхождении. Но сказал, что он должен доложить своему начальнику. Вскоре меня вызвали к нему. Начальник мне показался очень строгий, вооруженный. Он спросил меня, глядя прямо в глаза: «Где ваш муж и кто в вашей семье есть?» Когда я ответила, что дочери работают в военкомате, он спросил мою фамилию и стал накручивать телефон, стоящий у него на столе. Очевидно, позвонил в военкомат. Я слышала, как он сказал: «Кем у вас работают Лодыженские?» Потом лицо его стало подобрее. Он быстро проговорил: «Мы вас возьмем, пишите заявление». Получилось все очень быстро, вроде как у Лели с Барсуковым. Помощник его объяснил мне мои обязанности. Я должна дежурить через ночь, не отходя от телефона. В канцелярии есть список организаций, в которые нужно звонить в разных случаях. Вот и все. Эту ночь я свободна, а следующую дежурить.
