И вот отъезд назначен на пятницу. Они едут в Москву, в военкомат, а оттуда их отправляют по назначению. А в воскресенье объявлен спектакль «Лес». С тяжелым чувством провожала я маму и Ташу на станцию. За все девятнадцать лет моей жизни я не расставалась с ними так бессрочно и при полной потере связи. «А если мы тебя выпишем, ты приедешь?» – прощаясь, спросила Таша. «Господи, конечно!»
Одна в Можайске
Я вернулась в пустые комнаты – проститься с хозяевами и взять свою корзинку. Цвелевы очень тепло простились со мной. Мария Михайловна жалела, что я не остаюсь у них, конечно, тут была личная заинтересованность.
– А может, все-таки останешься у нас? – спросила она под конец.
– Что вы, мамаша, Леле там лучше будет, – вдруг возразила матери тихая Маня.
Я погрузила корзину на салазки и поехала на свою новую квартиру, но не успела проехать и половину нашего переулочка, как увидела Иосифа.
– Здорово Игнатий Корнеевич вас знает, – сказал он, – посылает навстречу, ведь Сергеевна сама свои вещи потащит. Так и есть.
В комнатке пол был вымыт, постелена чистая бумага на стол, и мое сердце наполнилось теплом. Волновал меня вопрос о питании. Я, конечно, решила питаться вместе со всеми и отдать свой паек в котел, но дело в том, что продукты у нас были забраны на несколько дней вперед. Правда, мама разделила наши скудные запасы, и я заметила, что с лежащими на подоконнике в пустой комнате мешочками с продовольствием происходит метаморфоза. Мои, лежащие слева, – полнеют, а лежащие направо, предназначенные к отъезду, – упорно худеют. Со спорами, но мешочки были уложены по назначению.
Когда пришло время обеда и меня усадили за стол, я положила свои запасы перед нашим главным поваром, Иосифом, и предложила ему варить добавки к ужину и завтраку. Все стали протестовать. Тут уж возмутилась я.
– Игнатий Корнеевич, – сказала я, – объясните нашим сотрудникам, что значит слово «коммуна», – они его не понимают.
Крыть было нечем, и конфликт уладился.
Подходил день спектакля. Только на генеральной репетиции, в субботу, «профессионалы» говорили полным голосом и репетировали по-настоящему, я почувствовала себя намного лучше. А то все время картина была такая: мы с Космачевым играли в полную силу своих возможностей, а остальные цедили сквозь зубы и главным образом запоминали мизансцены. Причем могли перебить тебя в самый напряженный момент:
– Погодите минуточку, встаньте, пожалуйста, справа, мне удобнее, когда вы справа стоите.
О костюме мне заботиться не пришлось, у них оказалась своя небольшая база и полудеревенский костюм для Аксюши мне дали. В субботу я шла с Космачевым. Я заговорила с ним об образе Аксюши, он ответил мне ничего не значащими фразами и быстро перевел разговор на то, как ему приятно играть Петра. Наши с ним любовные сцены доставляют ему большую радость. Мне было совершенно не до этого. В настоящий момент две вещи трогали меня: отъезд мамы и Таши и завтрашний спектакль. Но он упорно продолжал эту тему, увидев, что я замолчала и помрачнела, сказал:
– Ведь я от вас ничего не прошу и как будто не докучаю своими признаниями. Я знаю, что у вас есть что-то большее и серьезное, должен признаться, что у меня дома остался близкий человек, но мне с вами очень хорошо и весело, и я мечтаю, как по приезде Карева мы опять будем встречаться на репетициях.
Спать я легла расстроенная и чувствовала, что с одной только Ташей я могла бы поговорить об Аксюше и она бы поняла меня.
Спектакль прошел хорошо. Играли все несравненно лучше и развязнее, чем у нас, но я говорила не так, как бы хотела, и получалось, по-видимому, не то. После окончания наши кружковцы пришли ко мне за кулисы. С Германом я договорилась заранее, чтобы он за мной не заходил: мне очень интересно было услышать мнение своих товарищей. Как выяснилось в дальнейшем, никто из них не читал «Леса» и они воспринимали то, что было дано в спектакле. Они все хвалили меня и удивлялись, что я хорошо справилась с ролью, совершенно не похожей на предыдущую. Но все эти приятные слова не могли утешить меня. Я хорошо понимала, что роль я провалила. Из театра мы шли гурьбой. Сима Лашина, оказавшаяся с нами, шепнула мне:
– Без Натки так скучно, ты, наверно, тоскуешь без нее?
Я молча кивнула головой.
Когда мы подходили к площади, то оказались вдвоем с Лебедевым. Я замедлила шаги и вдруг выложила ему все мои сомнения. Лебедев слушал внимательно, а когда я повторила свои реплики в диалоге с Гурмыжской, сначала как говорила я, а потом как нужно было сказать, он был поражен.
– Скажи, пожалуйста, одни и те же слова, а человек-то другой получается. Вот здорово, я никогда об этом не думал. – И мы с интересом обсуждали мою роль, остановившись у калитки приемного покоя.
Но я сообразила, что время позднее, неловко еще задерживаться, и стала прощаться.
– Ты не тужи, – сказал мне на прощание Лебедев, – у тебя тоже неплохо получилось, но так, как ты говоришь, было бы интереснее.
Наружная дверь была незаперта, я потихоньку затворила ее, поднялась наверх и легла спать. Хотя мне и стало намного легче после того, как я высказалась Лебедеву, но все-таки заснуть я долго не могла. В голове теснились мысли о маме и Таше, как они едут, в каких условиях, что едят. Раньше месяца ждать от них весточки нельзя. Мысли прерывались сценами из спектакля.
Наутро разговору о «Лесе» у нас было много. Всем очень понравилось.
– Вот она какая наша жизнь-то была, богатые что хотели, то творили, а бедные терпи и молчи и ходи, как наша Сергеевна, с опущенной головкой. А еще ругают большевиков, а большевики правильно, по-другому жизнь повернули, – высказался Шаров.
Игнатий Корнеевич очень хорошо поддержал и развивал эти мысли. Если бы я привела их высказывания полностью, в наше время, когда все ясно, эти слова показались бы примитивной агиткой, но тогда они звучали правдиво и искренно: их говорили люди, которые на себе испытали всю несправедливость старой жизни. Но я ловила в их словах мнение о своей игре. Они отзывались положительно, но тех похвал, которые я получала от них после первых двух ролей, не было.
Днем ко мне пришла сотрудница военкомата Валя Сысоева. Эту хорошенькую девушку я знала, она приходила к нам в кружок и постоянно бывала за кулисами. Она обладала приятным голосом и участвовала в концертах, пела со своей подружкой Шурой Корякиной частушки.
– Здравствуйте, – сказала она, входя в канцелярию. – Я к вам с просьбой. Во-первых, поздравляю с успехом, вы просто душка были вчера. А просьба вот какая: я видела на вас и на Нате очень красивые розовые платки. Мы завтра едем в деревню выступать в концерте, и я хотела попросить ваш платок.
– С удовольствием, – отозвалась я, – даже могу предложить на выбор, у меня их два.
Мы отправились в мою комнату. Валя пришла в восторг от платков. Зеркальце у меня было только карманное, и я повела ее в большую комнату лекпомов, где висело трюмо. Она примеряла то один, то другой и не могла решить, какой лучше. Потом попросила меня дать ей второй для подружки. Я согласилась. Серебряков, проходивший мимо, тоже залюбовался платками. Но, увидев, что Валя их унесла, проворчал на меня:
