– Александра Васильевна!
– Наташа! – последовал второй возглас.
Это была жена приятеля дедушки Сергея. Супруги Александр Николаевич и Александра Васильевна, с оригинальной фамилией Люби, мне хорошо запомнились, хотя видела я их всего раза два. Они оба были еще не старые и интересные. Когда Александр Николаевич, знакомясь с дамами, называл свою фамилию, он обязательно добавлял: «Люби, не люби, а почаще взглядывай».
– Где ты пропала, Наташа, почему не приезжала в Москву? – спрашивала Александра Васильевна.
А мама, торопясь и волнуясь, рассказывала, что она на днях была в Петровских линиях, на старой дедушкиной квартире, и ничего не узнала.
– Твой папа умер от паралича полгода тому назад, а из Петровских линий он уехал еще в 1918 году, он жил с нами в одной квартире.
Мама заплакала. Вдруг громко крикнули:
– Старобельские, купянские, трогаемся!
Мы поспешили за подводами. На Курском вокзале нас ждали десять теплушек – два вагона под вещи и восемь для людей, купянских и старобельских отдельно. Вагоны были с нарами, по два этажа с каждой стороны, а посредине стояла железная печка. Во время ожидания погрузки мы познакомились с маленькой семьей Суриковых, брат и сестра. Евгений Михайлович ехал сотрудником, а Зоя Михайловна членом семьи. Было им лет двадцать пять – двадцать семь. Еще Таша подружилась в губвоенкомате с сотрудницей из Бронниц, Ниной Седыгиной, она ехала одна и была мне ровесница. Мы держались вместе и хотели попасть в один вагон.
В вагоне оказалось не очень тесно. Верхние нары считались лучшим местом, на нижних или очень жарко от печки, или дует от двери, как только печка начинает немного остывать. Налево поместились вверху женщины, направо мужчины. Мы все, как и хотели, оказались на одних нарах. Зоя Михайловна, Нина Седыгина, нас трое и еще одна женщина средних лет, Коновалова, с восьмилетним мальчиком. Муж ее занял место на противоположных нарах, там их тоже было семь человек. Кроме него и брата Зои, Евгения Михайловича, был уже известный нам Петя Морозов, три молодых парня: Горшков, Голубев, Моргаровский – и солидный мужчина с окладистой бородой, Ющенко. Он ехал бухгалтером. Внизу поместилась молодая пара, муж и жена Чечеткины. Всего нас оказалось шестнадцать человек. «По-царски едем, – говорил Коновалов, – в войну с немцами нас по сорок человек в таких вагонах возили. На каждые нары по десятку укладывали». Освещения у нас не было, и мы залегли спать рано, предварительно назначив дежурного около печки, чтобы она совсем не погасла. Небольшой запас дров лежал под нарами. Решили, что дежурить будут только сотрудники, а их было десять человек. Ночью вдруг застучали колеса, но ненадолго, вагоны немного покачались и остановились: мы поняли, что нас поставили на запасной путь.
Утром, проснувшись, мы с Ташей весело улыбнулись друг другу.
– Начинается жизнь на колесах, – прошептала я.
– Я колеса чувствую под собой с момента первого отъезда из Можайска, но они упорно не хотят крутиться, – ответила Таша.
Мама, услышав наш разговор, села и открыла один глаз. Это была ее всегдашняя привычка: просыпаясь, она сначала открывала один глаз и спустя некоторое время другой.
– Закрой свой глаз и спи дальше, – посоветовала Таша, – еще рано.
– Нет, не рано, я слышу, стучат ложки об кастрюльки. Пойду и я сварю болтушечку.
Мы уже позавтракали, а Зоя Михайловна все спала. В вагоне было тепло, она разрумянилась и казалась очень миловидной, ямочки на щеках. Наконец она проснулась.
– Женечка, ты не спишь? – громко спросила она брата.
– Давно не сплю, Зоенька, – последовал ответ.
– А кушать хочешь?
– Очень хочу, Зоенька.
– Ну, сейчас я сварю тебе кашку. – И она поторопилась к печке, но там уже создалась очередь.
И так продолжалось каждое утро, вскоре все стали звать их Зоенька и Женечка.
Три дня мы стояли далеко от вокзала, на запасном пути. Потом вдруг тронулись под громкое «ура» всего вагона. Но ликование было преждевременно. Часа через четыре медленной езды мы остановились, и очень прочно. Наши парни, а с ними и Таша с Ниной, бегали к комиссару Ижорину узнавать, когда отправят. Однажды Таша пришла очень расстроенная и рассказала, какую картину ей пришлось наблюдать в маленьком помещении начальника станции.
– Я туда не входила, конечно, там и без меня полно народу, но через открытую дверь все слышала, – говорила Таша. – Начальник станции, точно из петли вынутый, бледный, жалкий.
А к нему прямо с наганами лезут: «Отправляй, дармоед». Уж он на ругань и не реагирует, а некоторые прямо за руки хватают и куда-то тянут. Мандаты свои в нос тычут. Телефоны звонят непрерывно, а из трубок, как он их только снимет, тоже крик и ругань. Наш Ижорин постоял и повернул обратно к вагонам, мы поплелись за ним.
– Ты знаешь, Ната, давай скажем нашим мальчикам, чтобы поменьше к Ижорину насчет отправки бегали, хоть наш вагон не будет его дергать, – предложила тихая и скромная Нина.
– Верно, – согласилась Таша и спрыгнула с нар.
Они подошли к мужской половине. Чечеткин оказался рядом.
– Правильно, девушки, – сказал он, – что можно, наш комиссар все сделает, а выше головы не прыгнешь.
– Вот и неверно, – возразил Коновалов. – Эдак мы до весны все будем ехать, рассусоливать нельзя, он, видать, не очень проворный, Ижорин-то.
Я вспомнила высокую, немного сутулую фигуру нашего комиссара, его бледное лицо в пенсне и подумала, что пугать наганом начальников станций он не сможет.
– А ты ведь не на морозе ждешь отправки, а в теплом вагоне, паек тебе дают, – урезонивал Чечеткин Коновалова.
– Паек! – свистнул Коновалов. – На один паек три рта.
– Не у тебя одного три рта, у Наташи тоже три. А ты привык к зуботычинам при царе, когда в солдатах служил, и думаешь, что без них и сейчас не обойтись, – сердито сказал Чечеткин.
– А как же, без этого нельзя, интеллигентничать не время!
Последняя фраза Коновалова вызвала громкий смех Зоеньки и меня. Чечеткин махнул рукой. А в общем, мы жили дружно. По утрам приносили паек. Делил его всегда Ющенко. На десять равных частей он резал хлеб, чайной ложечкой мерил пшено, сахар и хлопковое масло. При разделе хлеба кто-нибудь становился спиной к разложенным порциям, и Ющенко, поднимая кусок, спрашивал: «Кому?» Стоящий называл имя, и хлеб бережно передавался по назначению. Страдали мы от отсутствия топора. Топливо доставали, воду тоже. И хотя на путях стояло много теплушек с населением, топор давали неохотно и ненадолго. Однажды Таша пошла одна за топором и неожиданно принесла.
– Дали на час, – сказала она, – у кого часы есть, заметьте время.
– Мы за двадцать минут наколем, – весело отозвались парни.
И вдруг застучали колеса, и мы поехали. Сначала огляделись, все ли на месте, а потом радовались приобретению топора. Таша чувствовала себя неловко.
