– Девки, верно, артельные, – согласилась Таня.
– А я думаю, начитались они романов и рассказывают друг другу, делать-то нечего, – заключил Орлов.
Прицепляли нас теперь намного лучше. Денька два простояли в Белгороде. И вот потянулись к Харькову. Теперь желанная цель недалеко. В Харькове, узнав, что сегодня не отправят, все кинулись на базар. Мы с Ташей не пошли. Таша предложила Коновалову подежурить за него у печки, а я осталась с ней: идти на мороз из теплого вагона не хотелось. Зоя и Нина ушли с мамой. Отсутствовали долго. Все возвратились довольные и рассказывали, что цены здесь намного ниже, чем в Курске. На базаре чего только нет! И пирожки, и хлеб, и молоко горячее. Наконец пришла мама, принесла нам пирожков с капустой. Таша была очень довольная, а я, по правде сказать, не очень обрадовалась: мне казалось, что эти деликатесы не могут насытить так, как насыщает хороший ломоть черного хлеба. Маму знобило, она говорила, что ей стало холодно еще на рынке, чтобы согреться, она выпила горячего молока, но стало еще холоднее. Она не захотела чаю с пирожками и легла на нары.
– Не надо было молока на морозе пить, вот от него я и простудилась. – Мама всегда свои заболевания объясняла случайными причинами.
На другой день еще неприятная новость. Железнодорожный мост в Чугуеве взорван, а так как наш путь в Сватово шел через Чугуево, то нас повезут обратно в Белгород, а оттуда окольными путями в Сватово.
– Это все неважно, – говорила Таша, – только бы мама поправилась.
А поправляться она не собиралась, наоборот, ей становилось хуже. Ночь мы с Ташей не спали. В Белгороде вызвали врача, диагноз тот же, что и у Беляева, – сыпной тиф. Мама отчаянно спорит и доказывает, что она дня через два выздоровеет, у нее обыкновенная простуда. На носилки она ложиться не хочет, прекрасно сама дойдет. Ташу снабдили всеми документами: и продовольственный аттестат, и командировочное удостоверение, и направление в госпиталь маме, и отношение в жилотдел нам, с просьбой дать временную жилплощадь. В общем, на каждый случай у нас была бумажка.
Итак, мы покидаем вагон. Сколько тепла и ласки выражают нам спутники! Миша Горшков сует нам в кошелку топор. Таша вынимает его. «Бери, Натка, пригодится, ведь он твой», – спорят с нею. Парни несут нам вещи до вокзала. Мы с Ташей ведем маму под руки, но она идет бодро и маленький саквояжик, в котором документы, никому отдать не хочет. В зале ожидания складываются наши вещи, я остаюсь с ними, а Таша едет с мамой на извозчике в госпиталь. Их нет очень долго. Тоска и мрак неизвестности давят сердце, а пронизывающий холод сквозного зала ожидания охватывает все тело. Главное, застыли ноги. Валенки наши прохудились, и, когда мы жили еще в общежитии, мама купила нам по паре фетровых то ли бот, то ли ботинок кустарного производства. Они продавались в Охотном Ряду, и много из наших спутников приобрели себе такие же и потом жаловались на их непрочность. В вагоне в них было хорошо, а на каменном полу вокзала я чувствовала себя разутой. Я бегала по залу, поглядывая на вещи. Вдруг ко мне подошли две скромно одетые, невысокие девушки.
– Вы на жительство в Белгород приехали? – спросила одна.
Я рассказала свою тяжелую ситуацию. Девушка задумалась.
– Значит, вас будет два человека пока, – сказала она.
– Не знаю, может, маму и не возьмут в госпиталь, тогда трое, причем у нее тиф.
– Тифа мы не боимся, – спокойно сказала девушка, – мы все переболели, а вы согласитесь жить в проходной комнате?
– Конечно, – ответила я, – а сколько будет стоить посуточно?
– Нам платили по фунту хлеба в сутки. Фунт хлеба стоит у нас сейчас тысячу рублей.
Я пришла в ужас, но вида не показала.
– Знаете что, – сказала девушка, – я вам дам на всякий случай адрес, приезжайте, как вернутся ваши, если у нас не подойдет, найдем рядом. – И она протянула мне заранее заготовленную бумажку с адресом. Я взяла и спрятала в карман шубки.
А их все нет. Наконец вот они. Мама неверной походкой идет впереди, Таша за ней – лицо у нее такое, как будто она узнала еще что-то страшнее тифа. Я усаживаю маму на узел, а Таша в изнеможении опускается на корзинку.
– Мама потеряла все документы, – говорит она.
– Да ничего я не потеряла, они здесь где-то, – неуверенно возражает мама. У нее такой вид, как будто она в бреду.
– Мамочка, успокойся, – говорю я, она полуложится на узел и закрывает глаза, но когда Таша хочет взять у нее саквояжик, пытается удержать его.
– Ты растеряешь все, – говорит она, но руки ее опускаются, и она то ли теряет сознание, то ли засыпает.
Мы с Ташей тщательно пересматриваем содержимое саквояжа. Нет всей пачки документов, одиноко белеют только две бумажки: о том, что сотруднице Можайского военкомата, командированной на Украину, разрешается провезти с собой двух членов семьи. Заверено Можайским увоенкоматом. И внизу еще подпись: «Н. Лодыженская командируется в Старобельск. Заверено Московским губвоенкоматом». Я внимательно перечитываю знакомую бумажку и, видя Ташино отчаяние, говорю:
– Для дальнейшего следования этого документа вполне достаточно.
– Для дальнейшего! – с горькой усмешкой возражает Таша. – А аттестат, а жилотдел, а вообще, куда мы сейчас денемся?
Я достаю из кармана записочку и рассказываю о проходной комнате. Таша понемногу начинает успокаиваться. Эта безграмотно написанная бумажка с адресом действует на нее как спасательный круг на утопающего. Она вскакивает:
– Пойду найду извозчика, хорошо бы найти того, который нас возил, славный дядька.
– Постой, – спохватилась я, – а что же ты ничего про госпиталь не сказала, не нашли у мамы тиф?
– Тиф-то нашли, но оставить ее в госпитале я не могла. Ты не представляешь, что там творится. Больные лежат на полу, на носилках, во всех коридорах, живые рядом с мертвыми.
Мама вдруг проснулась, потребовала саквояж и спросила:
– Ну, что дальше будем делать?
– Сейчас поедем на квартиру, – сказала я. – Таша уже пошла за извозчиком.
– Вот и хорошо, – ответила мама и опять заснула.
Извозчик подвез нас к двухэтажному каменному дому. Указанная в адресе квартира оказалась в подвале. Из сеней вход прямо в очень большую кухню, из кухни в комнату, вот и вся квартира. Нас встретила высокая, приветливая женщина средних лет. Низенькая девушка оказалась ее дочь Тося. Народу у них нам показалось что-то очень много.
– Вот смотрите, подходяще ли вам. Этот угол будет ваш, здесь кровать и два сундука, – говорила женщина, показывая правый угол большой кухни.
Выбора у нас не было, кто еще пустит с тифозной больной, и мы согласились.
– Вам прежде всего, наверно, помыться с дороги хочется? – спросила хозяйка. – Большой чугун у меня в печке стоит, и еще Тося самовар поставит. А народ мы сейчас разгоним, кого куда. Давайте укладывайте вашу больную старушку на кровать.
