Я невольно улыбнулась. При Владимире Григорьевиче невыясненных диагнозов было очень мало, но зато когда мы остались без него, у Танетова постоянные диагнозы были status febus (лихорадочное состояние) и «острый гастрит»: тут, конечно, приходилось лукавить под руководством самого Танетова.
– Наш приемный покой, – ответила я, – был скорее эвакогоспиталь, а не стационар. Больные быстро отсылались в Москву, в госпитали, поэтому отвечать на каверзные вопросы было легко.
– Спасибо. Какой счастливый был ваш заведующий, что имел такую сотрудницу. Вы знаете, как поправитесь, поступайте ко мне на работу. Комнату я вам найду обязательно. Будете заниматься привычным делом. А ваша мама и сестра поедут в Старобельск.
– Я бы с удовольствием работала с вами, – ответила я. – Но как я их брошу, когда они такие слабые? Остаться здесь одной и долгое время не знать, что с ними? Нет, это невозможно!
– А если никому не ехать, а остаться всем здесь? Работы сколько угодно в том же военкомате, – настаивал доктор.
– Вы советуете мне быть дезертиром? – отозвалась со своего сундука Таша.
В разговор вступила мама:
– Доктор, большое вам спасибо, смотрите, как она оживилась, даже сложные вопросы пытается разрешить.
– Упадок сил и апатия – естественное явление после тяжелого приступа, – ответил доктор. – Теперь, на днях, надо ждать приступа у вас, – обратился он к маме, – так что и послезавтра приду обязательно, а над сложными вопросами подумайте, я прошу вас.
Когда доктор ушел, хозяйка обратилась к маме:
– Какая же вы счастливая, Наталия Сергеевна, обеих дочерей во время их болезни просватала.
– Как просватала? Я ничего не понимаю, – спросила я и обратилась к маме: – А ты мне поесть что нибудь дашь?
– Сейчас, сейчас, – весело отозвалась мама.
– Чего не понимаете? – заговорила Анастасия Петровна. – Влюбился в вас доктор, иначе чего ради он бы сюда так часто ходил бесплатно, а теперь вот уговаривает здесь остаться, на работу к себе зовет. Вы не думайте, что я подслушивала, но ведь уши-то не заткнешь.
– Нет-нет, вы ошибаетесь, я работала в таком же учреждении, каким он сейчас заведует, об этом мы с ним еще в первый день говорили, когда до аптеки вместе шли. А сейчас ему нужен такой работник, – поясняла я.
– Подумаешь, какой прохвэссор! – насмешливо протянула Анастасия Петровна. – У меня не только уши слышат, но и глаза видят.
– А меня кому просватали? – спросила Таша.
– Да ведь вы ничего не знаете, – сказала мама, подавая мисочку с густым кулешом. – Во время самой вашей высокой температуры ко мне вдруг обращается один из хозяйских гостей, кавказец, он часто у них бывает, и говорит: «Мать, я хочу на твоей дочери жениться, больно она мне полюбилась». Я, конечно, восприняла это как шутку и спрашиваю: «На какой же, которая лежит направо от кровати или налево?» – «Направо». А тут Леля что-то закричала. «Мне не до шуток, – говорю, – вон они как тяжело болеют». «А я и не шучу, – отвечает он, – не горюй, поправятся, я скоро опять приеду, тогда поговорим». Так что Ташенька получила жениха, – засмеялась мама.
Таша тоже смеялась, кулеш она ела с аппетитом. В разговор опять вступила Анастасия Петровна:
– Уж если этому жениху откажете, то я, конечно, извиняюсь, но это будет глупо. Такой человек – богатый, ловкий, умный, да и собой красивый.
После еды мы с Ташей размякли и лежали тихо, в блаженном состоянии, возражать у нас энергии уже не хватало. Мама сначала тоже ела, потом мыла посуду. Анастасия Петровна прошла в комнату и закрыла дверь. У своего верстака, при слабом свете коптилки, постукивал хозяин. Я тихо обратилась к Таше:
– Что придумала хозяйка, доктор в меня влюбился, какая ерунда: ему сейчас трудно, он мне еще тогда говорил, и ему нужен работник, потому он и звал.
Таша засмеялась:
– Неужели ты правда думаешь, что он тебя как «прохвэссора» приглашал, а не по другим причинам?
– А ты думаешь, что я ему нравлюсь?
– Безусловно.
Мне даже стало немного обидно. Мысль, что я нужна как опытный работник, меня очень радовала.
На другой день заболела мама, микстура у нас не переводилась, так что этот приступ проходил у нее с лекарством. Ей так же, как и нам с Ташей, очень понравилось это питье, и она тоже просила вторую ложку.
– Давай попробуем, правда оно такое вкусное, – предложила Таша.
По маленькому глоточку мы попробовали. Это была такая кислятина, что мы с трудом проглотили.
– А каким замечательным напитком казалось это мне во время болезни, – заметила Таша, – и как я ждала, когда мне его дадут.
Второй приступ у мамы проходил легче, она не бредила, но температура была высокая. Я опять ходила на рынок. В городе пахло весной, по-другому, не как в Можайске, – все-таки шестьсот верст южнее. Но новый запах тоже волновал и радовал, особенно после того, как кризис у мамы прошел. Я уже писала, что улицы Белгорода были гористые, и ручьи бежали очень звонко и весело. Ходить в моих полуботинках с фетровой подметкой стало невозможно, а корзинка с моими вещами, наверно, уже приехала в Старобельск. Но помогла счастливая случайность. В Можайске, перед отъездом, после того как Иосиф уже перевязал мою корзинку, я обнаружила завернутые в газету мои полуботинки: развязывать корзинку не хотелось, и я положила их маме в кошелку, а потом их сунули в цветастый мешок. Полуботинки меня тоже порадовали.
В первый день, когда мама встала после приступа, мы сидели за столом и пили чай. Вдруг в кухню ворвалась Тося с криком:
– Вода пошла!
Все всполошились. Хозяин с хозяйкой, Анюта, взяв лопату, заступ, бросились на улицу, а Тося с тряпкой и с ведром кинулась к подоконнику. Вода уже капала на пол. Мы тоже помогали Тосе. Окон всего было три, два в кухне и одно в комнате, и мы еле успевали выжимать тряпки. Постепенно приток воды остановился. Нарыли канав во дворе, сделали запруду и вычерпали воду из углублений перед окнами. Когда усталые хозяева вернулись, мама сочувственно сказала:
– Как вам трудно, и так ведь каждую весну!
– Когда б только весной, – сказал хозяин, закручивая цигарку, – а то же самое и осенью, и даже летом во время ливней.
– Я удивляюсь, – продолжала мама, – почему вы не обратитесь в ваш исполком и не попросите себе другую квартиру, ведь вы же рабочие, не какие-нибудь буржуи?
– Ну уж спасибо за их квартиру, – сердито ответила хозяйка, – это чтоб пять хозяек на одной кухне! Терпеть не могу бабьей свары.
– А когда уходили белые, ведь много квартир освободилось, – мне Тося показывала, по дороге на рынок, дома, из которых уехали хозяева, – почему бы вам не занять какую-нибудь квартиру? – спросила я.
Хозяйка вдруг гордо выпрямилась:
– Я не така, шоб на чужом горе наживаться.
