– При чем тут нажива? – вмешалась мама. – Они же уехали, все бросили, и им совершенно безразлично, кто этим воспользуется. Вот мы просто в город за четыре версты переехали и все бросили, потому что знали, что у нас дом отнимут.
Лица хозяев вдруг стали настороженные.
– Так у вас свой дом был? – протянула Анастасия Петровна. – Вон оно что! А мы смотрим, вы такие советские. Чудно!
Разговор прервали приехавшие гости. Оставшись с Ташей наедине, я сказала ей:
– Зря мама сболтнула о доме, любит вспоминать о своем ложном величии.
– Как ты не хочешь ее понять, – возразила Таша, – она всю жизнь провела в другой атмосфере и перестраиваться ей очень трудно, хотя она уже здорово перестроилась!
– Во всяком случае, сочувствия от хозяев мама не получит, – ответила я.
– Мы непонятны им, так же как они непонятны нам, – в раздумье заметила Таша.
Михаил Михайлович пришел к вечеру. Мы советовались с ним, на какой день назначить отъезд, чтобы быть гарантированными от приступа у Таши и у меня. Он сказал, что десять дней максимальный срок. У Таши десять дней исполнялось 18 марта, у меня 1920-го. Так что 21 марта мы решили выехать. Михаил Михайлович пробовал отговаривать меня, правда очень деликатно, но, зная по опыту, что может ждать их в дороге, отстать от мамы с Ташей я не могла. Мама опять пыталась рассчитаться с доктором, но он даже обиделся и сказал:
– Как будто вы не похожи на людей, которые все переводят на деньги, так зачем же настаиваете?
20 марта мама решила пойти с нами в кондитерскую. Как это ни странно, но меня эта чашка шоколада с небольшим бисквитом совершенно не прельщала, я бы намного больше обрадовалась полфунту черного хлеба, но мама так мечтала об этом, даже во время последнего кризиса говорила: «Все пройдет, и мы пойдем в кондитерскую пить шоколад!» Таша горячо поддерживала ее. Кондитерская располагалась в центре города. В ней никого не было. Немолодая дама в черном шелковом платье с крошечным кружевным передником и с наколкой на седеющей голове варила шоколад на керосинке и грустно сообщила нам, что дело придется закрывать: посетителей все меньше и меньше, изредка заходят спекулянты с рынка. После чашки шоколада есть мне захотелось еще больше, а мама с Ташей уверяли, что они почувствовали бодрость.
Опять в дорогу
Ночью мне показалось, что Таша спит беспокойно. Но утром на мой вопрос она ответила, что вполне здорова. Вещи перевязаны и вынесены на улицу. Мама приводит извозчика. Хозяева внимательны и доброжелательны, как всегда, особенно ласково прощается с нами Анюта, даже Тося сказала самое приветливое, что могла сказать: «Так вы ни разу в наш „Иллюзион» не сходили".
Только погрузились и сели, как из-за угла появляется невысокая знакомая фигурка доктора Шварца. Он подходит к нам и становится на приступку извозчичьей пролетки. Протягивает мне небольшую записку со словами:
– Здесь мой адрес, может, напишете по приезде.
– Спасибо, обязательно напишу, – отвечаю я, пожимая обеими руками его руку.
Записочку я спрятала в левый боковой карманчик своей кофточки.
– Ближе к сердцу, ведь мы вас никогда не забудем.
Мама тоже изливается в благодарностях. Пожимая руку Та-ше, он спрашивает:
– А что это у вас такая рука горячая? – Он профессиональным движением находит пульс и вдруг говорит: – Разгружайтесь, у нее приступ.
– Ничего у меня нет, я здорова, – упрямо твердит Таша.
Доктор соскакивает на землю и возмущается:
– Ехать с больной – это безумие!
– Извозчик, поехали! – кричит Таша.
Извозчик, почувствовав какую-то нерешительность в своих седоках, нахлестывает лошадь, и мы сразу отъезжаем рысью. Я оборачиваюсь посмотреть на доктора. Лицо у него растерянное, я машу ему рукой, он отвечает, но укоризненно качает головой. На вокзале, как всегда, столпотворение. Извозчик помогает нам донести вещи на платформу. Ставится чемодан, на него водружается мешок и рядом корзинка, на которую сажаем Ташу, она может прислониться к мешку, и получается полулежащее положение. Она старается держаться бодро. Мы с мамой решаем куда-то обратиться за помощью при посадке. Но куда, мы не знаем.
– Только не к начальнику станции, – говорит Таша, – он с вами и разговаривать не станет.
Достается наш единственный уцелевший документ, который служит одновременно и командировкой, и литерой, и удостоверением личности всем трем. Мы нерешительно бродим по вокзалу. «Хорошо бы к какой-нибудь военной части обратиться», – думаю я.
В залах ожидания народу много, сидят на вещах, а некоторые просто на полу. В одном из коридоров нам попадается дверь. На ней крупные буквы «ВЧК» и расшифровано в скобках: Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
– Давай зайдем сюда, – предложила я.
– А при чем тут контрреволюция и саботаж? – спросила мама.
– Они ведают посадкой, – сказала я.
Мы вошли нерешительно. За столом сидел очень красивый молодой человек. В кожаной куртке, на кудрявой голове папаха, на папахе красная ленточка. Я робко обратилась к нему, но мама перехватила инициативу и кратко рассказывает нашу историю. Человек слушает очень внимательно. Глядит на нас, читает бумажку и спрашивает:
– А где же третья?
– С вещами, на платформе, – отвечает мама, – она очень слаба.
– Так, значит, вам нужно до станции Сватово. – Он встает и обращается к парню, сидящему за другим столом: – Вася, я отлучусь ненадолго. Идемте. – Он передает маме бумажку.
Мы находим Ташу спящей склонившись на мешок, она заснула, несмотря на суету вокруг нее.
– У вас три вещи, – говорит мужчина. – Подождите меня минутку.
Идет по платформе, останавливает какого-то гражданина, и я слышу, как спрашивает у него документ. Опешив, тот подает ему бумажку, а он кладет ее во внутренний карман куртки. То же самое проделывает еще с двумя людьми. Потом подводит их к нашим вещам и говорит:
– Возьмите каждый по вещи и следуйте за мной.
Удивленные, они молча повинуются. Я поднимаю кошелку, забираю саквояжик у мамы, она берет под руку Ташу. Один из граждан тихо спрашивает меня:
– Кто арестован? Вы или мы?
Я молчу, еле поспевая за нашим метеором, несущимся впереди. Но он замечает, что мы трое отстаем, и замедляет шаги. Подводит нас к длинному составу, открывает дверь тоже длинного последнего товарного вагона. Там люди с мешками. В вагоне я замечаю только одни нары, вверху налево, направо железная печка.
– Уже набились, – говорит он, – а ну, освободите нары.
Мужчины послушно освобождают нары. Наш метеор следит, как втаскивают и устанавливают вещи, помогает Таше залезть на нары, затем раздает нашим «грузчикам» документы и говорит им:
