– Спасибо вам, товарищи, вы помогли больным сотрудникам.
Они уходят, растерянно улыбаясь. Затем он обращается к нам:
– Это санитарная летучка, пустая, в ней происходит дезинфекция, и она едет по назначению, мимо станции Сватово; возможно, она будет ехать дольше, чем нужно, но я не советую пересаживаться: вам это будет сложно, а здесь вы до места доедете. Ну, пожелаю вам счастливого пути, – закончил он и пожал нам руки.
Мы смотрели на него с восхищением. Я просто онемела, а мама восторженно говорила, что без него мы бы пропали.
– В Советской стране не пропадете! – лихо добавил он и быстро зашагал к вокзалу.
Итак, мы в вагоне. Все произошло мгновенно и волшебно, как в сказке.
– Вот какие люди попадаются на нашем несчастливом пути, – замечает мама. – Просто изумительный человек!
И вдруг рядом с этой красивой, героической фигурой передо мной вырастает невзрачная фигурка доктора Шварца с его удивительно милой улыбкой.
– А разве доктор, – говорю я, – не изумительный? – И невольно берусь за левый карман своей кофточки. Он пуст. – Господи, – вскакиваю, – я потеряла!
Даже сидящие на своих чувалах соседи всполошились:
– Что потеряла, деньги?
– Нет, адрес.
Соседи разочарованы, а мне так грустно, что ниточка, связывающая меня с этим добрым человеком, оборвалась. Через некоторое время толчок, прицепляют паровоз, и мы трогаемся. Таша вся горит и иногда немного стонет. На следующей станции нас переводят на запасной путь, далеко от вокзала. Паровоз отцепляется. Наши пассажиры, узнав, что и сегодня, и завтра мы будем стоять на запасе, постепенно покидают вагон. Мы остаемся одни. Мама решает пройти по составу и поискать врача для Таши. Возвращается довольно быстро, с военным. Доктор подтверждает, что у Таши приступ возвратного тифа.
– Но, к сожалению, я вам помочь ничем не могу, весь медперсонал уже разъехался, получив назначение, я задержался случайно, но сегодня пересаживаюсь на другой состав. Даже лекарств у нас нет никаких, все сдали. – Он замолкает, а я вижу, что ему очень хочется что-то для нас сделать. – Больной неудобно лежать на жестких нарах и слезать трудно, я пришлю вам походную кровать и скажу, чтоб дров для железки дали. Вот все, чем я могу помочь.
– Спасибо, это очень много, – отвечает мама.
Через некоторое время молоденький красноармеец притаскивает походную кровать и помогает нам ее расставить. Это сооружение невероятно тяжелое, так как все металлические части сделаны не из легкого алюминия, как у современных раскладушек, а из железа, да и термин «раскладушка» был тогда не принят. Перед уходом красноармеец нерешительно говорит:
– Наш кашевар сегодня последний раз обед варил, теперь будем на сухом пайке, похлебка хорошая у него осталась, может, желаете?
– Конечно, желаем, – отвечает мама, а я добавляю:
– А вам не жалко?
– Кабы жалко, не предлагал бы, – отвечал паренек, – идемте, захватите котелок или кастрюльку, я вас проведу.
Мама уходит с ним. Я укладываю Ташу на кровать, а потом выглядываю из двери и смотрю, как мама идет обратно по узкому проходу между вагонами и осторожно несет в обеих руках полную кастрюлю. Я бережно принимаю ее.
– Ты знаешь, влезать в наш вагон так тяжело, уж я сейчас и за дровами схожу. – И мама уходит.
В нашем вагоне не было лесенки, как в том, в котором мы ехали с военкоматом, и карабкались мы в него с трудом. Пока мамы нет, я достаю из узла чайник и еще одну кастрюлю, привязываю веревку к ее ручкам, чтобы сходить за водой. Мама возвращается, запыхавшись: она старалась побольше взять дров и еле дотащила.
– Ты колонку не видела? – спрашиваю я.
– Не видела. Язык до Киева доведет, – отвечала она, с трудом переводя дыхание.
Когда я вернулась с водой, в вагоне топилась печка и разливался аромат похлебки.
– Ну вот и обжили вагончик, – сказала мама, ставя чайник на печку.
А к утру я заболела. Почти все три дня моей болезни прошли в бреду. Я воспринимала все как в тумане. То стучали колеса, то мы стояли на месте. Когда стучали колеса, в вагоне был народ, слышался разговор, причем каждое слово громко и обрывисто звучало в воздухе, как бы разрезая его, а когда стояли на месте, звенела тишина. У меня очень болела голова. Я что-то кричала и просила кисленькой микстуры. Иногда видела около себя маму, а иногда какая-то рука в гимнастерке подавала мне пить. И наконец, когда я проснулась без жара и без головной боли, первое, что я увидела, это лед на меховом воротнике моей шубы, в которую я была укутана. Оказывается, я так вспотела, что мех у шеи был мокрый, а к утру покрылся легкой корочкой льда. Несмотря на конец марта, по утрам еще стояли небольшие морозы. «Утренники», как называла их когда-то няня. Вскоре около меня очутилась мама.
– Ну, слава Богу, кризис прошел, сейчас я тебя накормлю.
В вагоне топилась печка, и слышно было, как кто-то колол около нее дрова.
– Неужели это Таша уже дрова колет? – спросила я.
– Что ты, она не встает, температура, правда, спала еще вчера, но очень она слабенькая. Это Федор Степанович.
– Я думала, мы одни.
– Нет, он, так же как и мы, не может пересесть в другой вагон, он инвалид.
И мама рассказала мне, что в этот день, когда я заболела, к нам в вагон с трудом влез красноармеец на костылях, одна нога у него отрезана по щиколотку. Он раньше времени выписался из госпиталя, и нога у него еще не зажила после операции. Двигается с трудом, врачи не хотели его отпускать, но он сумел их уговорить. Дело в том, что он давно ничего не знает о своих родных, в местечке, где они живут, были белые, шли бои.
– Я очень рада, что он к нам попал, без него я даже за водой боялась от вас отлучиться, а вчера на рынок ходила и сегодня схожу, – закончила мама.
Вскоре к моим нарам подковылял Федор Степанович, высокий, худой, бледный, бородатый, усатый. Мне показалось, ему на вид лет пятьдесят, а может, и моложе – болезнь не красит.
– Ну что, пришла в себя, дочка, и скандалила же ты, чего только не кричала.
– У меня огненный круг вместо головы! – вдруг раздался Ташин голос снизу.
– Ташенька, – спросила я, – как ты там?
– Ничего, – ответила она, – сегодня слабость меньше, только под коленкой что-то сидит.
– А я такого отупения не чувствую, как прошлый раз, и слабость тоже меньше. Видно, в вагоне болеть полезнее, чем в помещении.
Когда мама ушла на рынок, Федор Степанович сказал:
– Какая молодчина ваша мама, энергичная, а ведь сама только недавно тиф перенесла: и воды притащит, и дров достанет, а ведь даже харчей мне принесла, на табак выменяла. Повезло мне, что я в этот вагончик попал.
Я засмеялась.
