Я сказала, что не шучу. Она вдруг быстро кувыркнулась мне в ноги. Мы были поражены, но позднее узнали, что это старинный обычай благодарить за подарок. Ганна тут же надела кофточку поверх своего старенького платьишка и стала вертеться перед маленьким зеркальцем, приговаривая:
– Зараз пиду на уличку, хай кажуть: «яка дивчина в блескучей кофте». А мабуть, поберегти до праздника.
Перед нами как живая стояла гоголевская Оксана из «Ночи перед Рождеством». Это была первая украинская деревенская девушка, с которой я столкнулась. В дальнейшем я видела их много, и все они поражали меня своей поэтичностью, певучей речью, медленными и плавными движениями и яркостью красок их нарядов. Когда вечером приехали родители, Ганна прежде всего бросилась к матери с кофточкой, та была довольна и деловито спросила:
– А ты кланялась?
– А як же.
Хозяев мы почти не видели. На другой день хозяин с Ганной и с ребятами опять уехал пахать. На этот раз далеко, на несколько дней. Невольно наблюдали мы, как они собирались, брали с собой хлеб, сало, глиняный кувшин с красными солеными помидорами и кувшин с водой. Хозяйка осталась дома, но она целые дни копалась в огороде. Крестьянский быт, который нам приходилось наблюдать, очень отличался от знакомого нам быта Московской губернии. Во-первых, чистота. Наша изба, за сто верст от Москвы, ни в какое сравнение не может идти с беленькой украинской хатой в глухой деревеньке, заброшенной от ближайшего уездного городишки за тридцать верст. Посуда то же самое. Стоит вода в ведрах, в сенях, прикрытая досточками, а сами ведра и черпаки небо и земля. Здесь все блестит, а у нас ведра землистого цвета, ковшик, плавающий в воде, зарос, а скажи, что надо бы его почистить, на смех поднимут – он и так моется. Ведь у нас из десяти изб, наверно, в двух только не было тараканов. Большинство хозяек сначала шикали на них, а уж потом резали хлеб. Я, конечно, говорю о далеком прошлом. Но на Украине я в те годы тараканов не встречала. А вообще, отношение к хлебу там было особое. В Гражданскую войну, в трудный 1920 год, на рынке на Украине торговали хлебом, так он был всегда завернут в чистые рушники, а вспомните, как торговали у нас хлебом в Отечественную войну в Москве, на Арбатском рынке. Да что греха таить, и сейчас в модной прозрачной сетке можно увидеть румяно-желтый батон на красных яблоках джонатан, которые хозяйка будет тщательно мыть. А готовка пищи? Я подробно писала о том, как готовили в нашей почти подмосковной деревне, а какие борщи варили на Украине в глухих деревнях, какие затирки, вареники, и с творогом, и с вишнями, а постом с кислой капустой, политые жаренным в масле луком! Конечно, надо справедливо признать, что украинцы набалованы природой, им было из чего готовить, у нас даже помидоров не знали в те годы. Но умение и желание приготовить у них было всегда.
Зато личная гигиена, с которой мы столкнулись в Мостках, нам не очень понравилась. Недалеко от печки стояли две большие «макитры», по-нашему лохани, одна для помоев скотине, другая для умывания. Вода в ней менялась редко. А когда они мыли лицо, то одновременно и поливали земляной пол. В рот набиралась вода, и они прыскали на руки, как при глаженье на белье, причем вся процедура проделывалась бегом по хате, чтобы пол поливался всюду.
Таше вновь стало немного лучше, под одной коленкой нарыв заживал, но начинался под другой. Мама каждое утро ходила в сельсовет. Но положение было безнадежно. При всем желании нам помочь ничего сделать не могли. В деревне почти не было народа, все «в степу».
– Это какой-то заколдованный Старобельск! – возмущалась мама. – Тридцать верст осталось, и никак не доедем.
И вдруг на бричке подъезжает милиционер – тот самый, которого мама просила заехать. Вспомнил. Это так неожиданно. Мама наспех сует мне какой-то узелок и немного денег. И я еду, еду в Старобельск.
В Старобельске
Лошадь бежит быстро. Так приятно светит утреннее солнышко. И какое-то необычайное чувство легкости, может, оттого, что я впервые путешествую без громоздких вещей. Спутник попался очень приятный, молодой паренек, он рассказывает, что вся его работа в разъездах, дома почти не бывает, концы большие: Мостки – Старобельск, и в другую сторону от Старобельска село Беловодск – двадцать пять верст. Он с интересом слушает нашу эпопею.
– Первое дело, – говорит он, – приедем в город, пойдем в столовую, пообедаем, а потом я вас в жилотдел доставлю.
– Больше всего меня корзинка моя интересует, – замечаю я.
Через пятнадцать верст на нашем пути попалась деревня Гайдаровка. Мой спутник зашел ненадолго в один дом, и мы поехали дальше. Становилось уже жарко. А у меня на плечах болталась многострадальная шуба с прожженным и зачиненным подолом. И вдруг вдалеке показался город. Белый, освещенный солнцем, с блестящим золотом куполов, он показался мне веселым и нарядным. Главное, чувствовалась его аккуратная планировка. Можайск был разбросан и своего рисунка не имел. А здесь издали были видны прямые, пересекающиеся линии улиц.
– Лучше нашего Старобельска города нет, – заявил милиционер, – на реке стоит, садов много.
– И река есть? – спросила я, любуясь видом.
– А как же, по самой середине города проходит: Айдар хорошая река, быстрая.
Прежде всего мы подъехали к столовой. Митя (в дороге я узнала его имя) привязал лошадь, и мы вошли в небольшое, чистенькое помещение. Обед меня поразил. Чудный борщ с пережаренными овощами, на второе пшенная молочная каша и стакан горячего молока. Неужели я теперь буду так каждый день обедать?! Вот она, земля обетованная! Но я особенных восторгов не высказываю, как-то неловко. Хотя Митя все же спросил:
– Ну как обед? Не хуже московского?
«Ничего себе не хуже», – думаю я, но отвечаю с сытой улыбкой:
– Я уже четвертый месяц из Москвы и забыла, какие там обеды. – А надо было сказать, что я вообще забыла, какие бывают обеды.
Дальше мы следуем в жилотдел. Митя берет надо мной шефство. В жилотделе, узнав, что я из военкомата, спрашивают мою фамилию и, когда я называю, говорят:
– Есть такая, – и тут только я вспоминаю, что у меня нет абсолютно никакого документа. Но наличие в жилотделе военкоматского списка и сопровождающий меня представитель милиции, очевидно, сыграли роль в утверждении моей личности.
Мне дают ордер на комнату. Комната большая, по-теперешнему метров двадцать пять, но, увы, проходная.
– Вы сходите посмотрите, – говорит мне высокий, худой человек, – может, там перегородить можно.
– Ну, теперь идем в военкомат, – тороплю я своего спутника.
– Правильно, а оттуда доставим вашу корзинку прямо на квартиру, – соглашается Митя и добавляет, когда мы выходим из жилотдела: – А вы зря этот ордер взяли: в проходной комнате нехорошо будет жить!
В военкомат я попадаю точно в родную семью, все знакомые лица.
– Лодыженская, наконец-то! – кричат мне с разных столов большой комнаты.
