– Оль-Оль, здорово! – восклицает Орлов.
И вдруг я очутилась в мощных объятиях Нины Седыгиной. Она и тогда не была худой, а сейчас, видно, поправилась на старобельских хлебах. Тут же мне сообщают, что моя корзинка дожидается меня в военкоматском общежитии, но что содержимое ее вряд ли меня обрадует. У всех, оказывается, что-нибудь да украдено: у кого костюм, у кого одеяло. Саблины скрылись в неизвестном направлении. Известно только, что запертый вагон прибыл на станцию Сватово, на имя Старобельского военкомата, без сопровождающих лиц. Костя Нечаев, веселый и понемногу начинающий обретать свой прежний вид, принимает во мне горячее участие. Нина списывает адрес с моего ордера и обещает прийти после работы. И вот я открываю знакомую корзинку. Сразу заметно, что вещи в ней лежат свободно. Нет осеннего пальто, нет нового шерстяного платья, которое я первый и единственный раз надевала в памятное воскресенье, прощальный день с доктором. Удивительно, что есть мое розовое шелковое платье! Все-таки воры думали о тех, кого обкрадывают. Нет моей нарядной голубой кофточки. Зато есть белье и простыни. Они, правда, старенькие. Есть также простенькие платья. А Докторова шкатулка? Ведь кроме двух его писем, я положила туда еще и все свои золотые вещи, а именно: медальончик с папиным портретом, дутый браслетик с якорем из бирюзы и золотой нательный крестик на серебряной цепочке. Я заперла эту шкатулку на ключик, а ключ спрятала в карман нового шерстяного платья, которого нет. Вот она, шкатулка, но какой вид! Крышка разрублена топором сверху. Письма все целы, а золотых вещей, конечно, ни одной. Костя приносит мне мою подушку и одеяло, они были у Шишкина. Я очень обрадовалась, мама оставляла мне свое хорошее плюшевое одеяло. Тоже вот не украли Саблины! Чувства мои в смятении, мне, конечно, жалко украденных вещей, но, с другой стороны, я очень рада, что есть одеяло, подушка, белье, платья, и даже розовое шелковое. Костя предлагает тащить мне корзинку на новую квартиру, но Митя гордо заявляет, что у нас есть лошадь. Он отправляется за ней.
И вот мы на новой квартире. Хозяйка встречает нас со смехом. Оказывается, утром на эту комнату ей предъявили ордер четыре красноармейца, правда временный. Она показала мне четыре деревянных сундучка, мирно стоящих у стенки в пустой, как сарай, длинной комнате. «Все делается к лучшему», – подумала я маминой фразой. В комнате, кроме основного хода на хозяйскую половину, была еще одна дверь в небольшое помещение. Прощаясь, Митя зовет меня вечером пойти с ним в городской сад.
– Ко мне хотела подруга прийти, – отвечаю я.
– Ну что же, пойдем вместе.
– Не знаю, Митя, обещать ничего не могу, еще в баню надо сходить.
Баня, оказывается, недалеко, а рядом парикмахерская, и я вдруг решаю остричься, долго не раздумывая: волосы лезут отчаянно. Все говорят, что после тифа обязательно надо стричься.
– А не жалко вам? Коса хорошая, – почему-то отговаривает парикмахер.
Но сказано – сделано. Собираясь в баню, я нашла в корзине наш общий с Ташей красный сатиновый платочек, теперь буду ходить в нем до приезда наших. Пожалела немного свои два атласных платка, розовый и желтый, потерянные в Можайске, но утешилась, что привезут три розовых и один белый.
Когда я вернулась в свою – незаконную – комнату, четыре красноармейца сидели на своих деревянных сундучках и пили кипяток из жестяных кружек. Меня они встретили приветливо и предложили кипятку, после бани он был кстати. И вдруг к нам ввалилась целая компания во главе с Ниной Седыгиной: Орлов, Нечаев, Миша Горшков. Увидев нас, пять человек в одной комнате, они сначала ничего не понимают, а потом все начинают хохотать. Громче всех хохочет Орлов.
– А я иду и говорю: «Посмотрим, как Оль-Оль устроилась». Вот и устроилась!
Гостей мне даже посадить некуда. Красноармейцы галантно уступают свои сундучки. Вскоре появляется Митя, увидев столько народу, он смущается и собирается уходить, но все-таки успевает шепнуть мне, чтобы я больше проходных комнат не брала. Об этом говорят мне также сотрудники. А Костя Нечаев восторгается нашей мамой.
– Вот она вам квартиру найдет, – говорит он.
На другой день я с утра отправляюсь в жилотдел и сдаю свой ордер. Высокий человек, нисколько не смущаясь, говорит, что первый ордер выдали без него. Он дает мне новый и добавляет, что комната очень хорошая, с отдельным входом. Я направляюсь по адресу. Дом помещается в конце крайней улицы, выходящей в степь. Улица похожа на деревенскую. Домик хорошенький, с терраской, окружен садиком. Дверь открывает молодая девушка интеллигентного вида. Когда я протягиваю ей ордер, она очень изумлена, просит меня минутку подождать и выносит из комнаты большую бумагу, которая называется «охранная грамота». В ней сказано, что жилая площадь, принадлежащая командиру Красной армии, реквизиции не подлежит. Командир – это брат девушки. Она говорит, что ордеров на их площадь еще никогда не было. Прочтя эту бумагу, я чувствую, что мне надо удаляться, но девушка удерживает меня. Она расспрашивает, откуда я приехала, и предлагает отдохнуть на терраске.
– Ведь от жилотдела до нас далеко, вы, наверно, устали.
Приветливость девушки располагает меня к отдыху, и мы говорим с ней обо всем, даже о стихах.
Наконец я вспоминаю, что мне надо получать новый ордер, и мы расстаемся друзьями. Я сначала обедаю в столовой, потом иду в жилотдел. Там все тот же унылый человек встречает меня неприязненно.
– Э-э-э, с вами каши не сваришь, – говорит он. – Какое дело вам до грамот? У вас ордер, и согласно ордеру вы должны занимать комнату. А может, эта грамота недействительна? Пусть сама идет и разбирается.
Я не знаю, что отвечать, но в глубине души я уверена в своей правоте. Ведь бумага была написана воинской частью, и на ней также стояла печать Старобельского исполкома.
– Что я теперь с вами буду делать? Сегодня последний день перед трехдневным праздником, – сердито говорит он. «Боже мой, – вспоминаю я, – ведь завтра Пасха!»
Эта бесприютная и беспардонная жизнь совершенно выбила меня из колеи, будни и праздники смешались в одну кучу неустроенности.
– Придется вам провести эти три дня там, с красноармейцами, больше мне девать вас некуда, – продолжает сердиться жилотделец. – Не обидят же они вас!
– Конечно, не обидят, – отвечаю я, – но если мама с сестрой приедут, они в Мостках ждут отправки, куда я их дену?
– Сейчас их не отправят, сев, вы еще неделю без них проживете, – невозмутимо отвечает он. – Приходите в среду, с утра, что-нибудь придумаем.
Что мне оставалось делать? И я отправилась «домой». Красноармейцы мои очень мне сочувствовали. Мне, правда, было неловко их стеснять, но ведь я не виновата. К вечеру пришла Нина Седыгина.
– А я иду и думаю: догадается ли Оля оставить свой новый адрес хозяйке? – сказала Нина, войдя в наш «сарай».
– Адрес тот же, – ответила я и рассказала о своих неудачах. – Пойдем посидим на улице, на лавочке, – закончила я.
– Если хочешь, пойдем ко мне на квартиру, – предложила Нина. – Только у нас и поговорить нельзя, все слышно, да и вообще, я как-то хозяйки стесняюсь и дома себя там не чувствую. Вот когда мама приедет, будет и у меня дом.
