Проснулась на том же боку, когда уже светило солнце. Быстро оделась и заглянула к нашим. Они встали. Мама уже раздобыла кипятку. Когда мы сидели за столом, в дверь раздался стук, появился судья с кринкой молока. Он уже сходил на базар и принес на нашу долю молока. Слово «кринка» нужно было забыть, его не понимали, здесь звучало итальянско-украинское «глэтчик». Я поздоровалась с судьей, как будто ничего не было, и, когда мама после его ухода восхищалась его любезностью, я ни слова не сказала ни ей, ни Таше. Забот хватало и так. Ташины нарывы стали лучше, но окончательно не проходили, и от слабости она никак не могла избавиться.
Мама с утра пошла в жилотдел, а я предложила Таше посидеть около реки.
– Правда, Старобельск очень приятный? – обратилась я к ней.
– Я еще мало его видела, но то, что вижу, мне очень нравится, только сама я все как-то не в своей тарелке.
Мама пришла с ордером. Комната хорошая, она уже сходила по адресу, но хозяева встретили ее в штыки. Оказывается, чтобы попасть в кухню, мы должны ходить через их комнату, а они этого не хотят и поставили условие, что мы будем ходить через улицу.
– Жить там будет трудно, но пока надо куда-нибудь приткнуться, в гостинице более двух суток держать не будут, а там поищем, – решила мама.
Я совершенно не помню хозяев, плохо помню расположение квартиры, но в памяти моей жива их враждебность. Эта враждебность чувствовалась непрерывно: они или шипели на нас, что мы много ходим, или отпускали насмешки насчет «голодных москалей». А тут еще Ташу к концу второго дня начало знобить и повысилась температура. У нее опять назревал нарыв, на этот раз на правой руке, с внутренней стороны локтя. Мама все время ходила по городу и узнавала насчет квартир, а я сидела с Ташей. Нас навещали сотрудники. Со дня приезда Ташу зачислили на довольствие, и мы стали получать паек после двухмесячного перерыва. А все болевшие сотрудники получали паек непрерывно. Забота и внимание военкоматских, конечно, радовали, но ухудшающаяся Ташина болезнь и ненависть хозяев давили тяжким камнем.
И вдруг мама нашла квартирку. На Классической улице, в доме Изубилиной. У хозяйки, кроме собственного дома, был еще хутор верстах в пятнадцати от Старобельска. Она решила переехать туда на жительство с двумя детьми-подростками, оставив для семьи одну комнату в квартире. О себе рассказала маме, что она вдова, старшая дочь ее вышла замуж за белого офицера и ушла с белыми. Изубилина, видно, торопилась переехать, боялась, что дом могут отнять с имуществом. Она согласилась провести площадь через жилотдел, но поставила условие, что она вывезет всю обстановку. На чужую собственность у нас глаза никогда не разгорались, и это условие нам показалось даже странным.
С удовольствием опишу дом, в котором мы жили в Старобельске. Прежде всего, Классическая улица, прямая, ровная, вся усаженная тополями, шла от центра города до самой степи. Хорошенький беленький домик разделен на две квартиры. Между двумя отдельными парадными длинная терраса. Вход со двора. Дворик порядочный и очень зеленый. Во дворе колодец.
Сначала с террасы мы входим в небольшую переднюю. Направо дверь в чулан, прямо – в кухню, налево – в комнаты. Первая комната большая, метров 17. В ней две двери, направо – в маленькую комнату, метров 7, и немного дальше – в хорошую комнату, метров 15; эту комнату хозяйка оставила себе, а нам отдала две остальные. Два окна большой комнаты выходят на террасу, во двор. В двух других – на улицу. <…>
Хозяйка оставила нам козлы в маленькой комнате и сундук в большой. С помощью сотрудников мы тут же перебрались к Изубилиной. Первое, чему обрадовалась Таша в новой квартире, – это пианино в большой комнате. Хозяйка сказала, что она пока его увозить не будет, и разрешила им пользоваться. Вторую половину дома у нее давно реквизировали. В стене большой комнаты была заделанная дверь, ведущая в соседнюю квартиру. В жилотделе к маме отнеслись очень любезно и похвалили за инициативу. Костя Нечаев оказался прав: мама нашла нам квартиру! Таша облюбовала себе сундук в большой комнате и, устроившись на нем, с удовлетворением прочла стихотворение Плещеева:
После грома, после бури,
После тяжких, мрачных дней
Прояснился свод лазури,
Сердцу стало веселей.
Но надолго ль? Вон над морем
Тучки новые бегут…
Солнце с тучей, радость с горем
Неразлучно, знать, живут.
Ташина болезнь
Стихи эти оказались пророческими. В первую же ночь Таше стало хуже. Температура подскочила еще выше, и она стонала от боли в руке. Этой же ночью переезжала хозяйка. Мимо Ташиного сундука таскала громоздкие вещи. Ночь казалась кошмарной и длинной. К утру Таша заснула. Спала крепко и долго.
Мы ждали ее пробуждения, хотели ее проводить в больницу, к хирургу. Проснувшись, она заявила, что чувствует себя гораздо лучше, и, хотя рука сильно распухла, температуры больше не было. Таша рассказала сон, который она видела только что:
– Мне приснилось, что в эту комнату входит ко мне папа с каким-то мужчиной, я знаю, что мужчина этот доктор. Они подходят к моему сундуку. Папа смотрит на меня очень ласково и говорит доктору: «Пусть она поживет еще». И я просыпаюсь.
Мы с мамой ведем Ташу в больницу, к хирургу. Она идет довольно бодро. За эти дни мама уже успела узнать, что в Старобельске есть замечательный молодой хирург Диденко. Осмотрев Ташу, он сказал, что нарыв надо будет разрезать, но в больнице сейчас нет стерильных материалов, и он предложил маме сходить в какую-нибудь воинскую часть и попытаться достать «индивидуальный пакет» – так назывались тогда стерильные бинты, – может, у кого от фронта осталось. Только при наличии такого пакета он берется сделать операцию, так как придется внутрь раны вставлять турунду.
Тут же мама отправляется на поиски пакета, а я провожаю Ташу домой. И конечно, мама пакет достала. Она отправилась в казарму караульной роты при военкомате.
– Красноармейцы так хорошо отнеслись ко мне, – рассказывала мама, – и денег с меня никаких не взяли. Я даже не успела сказать, что дочь работает в военкомате. Они предлагали мне два пакета, но, когда я узнала, что у них на всю роту их два, я, конечно, отказалась – мало ли что может случиться.
На другой день Таше нарыв разрезали. Я опять ходила ее провожать, но на этот раз она не разрешила идти с ней в больницу двум провожатым, и я ждала в ближайшем скверике. Ждала и волновалась. Вот она идет, бледная, с трогательно протянутой вперед рукой.
После операции Таша стала быстро поправляться. Совсем прошли нарывы под коленками. Помогло ли лечение хорошего врача или молодой организм, попав наконец в нормальные условия, сам справился с болезнью? Не знаю. Но в дальнейшем я задумывалась, почему Диденко не мог сам приготовить стерильный материал? Разве это так сложно?
Однажды, провожая Ташу на очередную перевязку, я захватила книжку и с удовольствием сидела и читала на скамейке в скверике. Вдруг услышала веселый голос:
