– А может, у нее свои соображения по этому поводу: в деревне могут скорее взять пианино в клуб, а здесь им пользуются сотрудники военкомата, – говорила Прасковья Павловна. – Во всяком случае, я твердо знаю, что, если бы переменилась власть, она бы первая побежала доносить на нас с вами.
С учительницей музыки мама договорилась за какие-то гроши. В настоящий момент у нее учеников не было, и она согласилась просто из любви к искусству. И Ташина жизнь стала еще полнее. Опять работа в ее духе и музыка. Стихи писать она тоже не переставала. Но она была очень требовательна к себе и большинство стихов уничтожала. Помещаю случайно сохранившееся за тот период.
После грозы так хорош отдыхающий сад!
Светлые брызги на вымытых листьях дрожат.
Синяя молния грезила блеском огней.
Тихие слезы роняют деревья о ней.
Окна раскрыты. Вздыхает зеленый букет.
В сердце надежды, которым названия нет…
1920 год. Старобельск
А я, как я чувствовала себя в Старобельске? Прежде всего, я все больше и больше влюблялась в Украину и ее обитателей. Украина мне казалась русской Италией. Песни просто звенели в горячем южном воздухе. И какие песни, и какие голоса! Однажды я не вытерпела и оттащила маму от плиты в самый критический момент. Я так просила ее выйти со мной на улицу, что она сдалась на мои просьбы, сняла с конфорки кастрюльки и пошла со мной, вытирая руки о фартук и ворча. Но вскоре заворожилась и сама. Недалеко от нашего дома, на углу переулка, стояли два парня и пели: «Дывлюсь я на нэбо…» – песню эту я слышала впервые, и эти сильные, красивые голоса произвели на меня неотразимое впечатление. Почему они пели? Я это замечала не раз: встретятся два парня где-нибудь на перекрестке, поздороваются, поговорят, постоят немного молча и вдруг запоют. Подойдет еще молодежь, подтянут. И вот уже чудесный хор идет по улице, открываются окошки в беленьких домиках, выглядывают и пожилые и говорят:
– Як гарно спивают!
Но, конечно, такое происходит в праздники. В будни «спивать» некогда.
Работой и коллективом я тоже была довольна. Конечно, это не приемный покой, где все ассоциировалось с моей любовью. Там и люди мне казались какими-то необыкновенными. Здесь люди были симпатичные, относились ко мне доброжелательно, но характер отношений был другой. Там я чувствовала в сотрудниках старших товарищей, они относились ко мне по-отечески, а здесь ухаживания, шуточки, комплименты, порой весьма двусмысленные. Не могу сказать, чтобы я была монахиней, я тоже любила и подурачиться, и посмеяться, но распущенность мне всегда претила. К счастью, работы было много, при спешке все преображались и становились серьезными. А в обеденный перерыв и после окончания рабочего дня стоило перелезть через забор, и я дома.
Работа по своему характеру была однообразна, но сознание, что я делаю необходимое дело и своим маленьким вкладом помогаю тем, кто, рискуя жизнью, достает эти списки дезертиров и борется с бандитами, немного удовлетворяло. А бандитизма в Старобельском уезде было много. Систематически объявлялись недели добровольной явки дезертиров. Они являлись толпами, их регистрировали, организовывали, отправляли на станцию Сватово, а по дороге половина бежала. Очевидно, явка была для многих специальной уловкой, чтобы замести следы. Иногда я помогала Моргеровскому в допросе дезертиров. Некоторые из них прикидывались дурачками. Делали вид, что не понимают вопросов. Например:
– Почему вы не явились, когда в село приезжала мобилизационная комиссия и были расклеены объявления о тех, кому надлежит явиться?
– Не знал, неграмотный.
– А почему вы спрятались, когда к вам в дом пришел член комиссии товарищ Ткаченко?
– Та бабы казалы ховайся, я и сховался.
Таких и подобных ответов было много. Иногда мне даже приходилось провожать их до казармы. В таких случаях я надевала на спину громадную винтовку (стрелять я, между прочим, не умела), брала документы и вела дизиков через весь город в казармы.
В Можайск я написала два письма, Герману и Скороходину, как только почувствовала под ногами твердую почву, а именно: поправилась Таша и я поступила на работу. Мама, глядя на меня, тоже написала Разумовским и Наташе. Я очень кратко рассказала о наших злоключениях и попросила и того, и другого прислать мне адрес доктора. Пообещала писать подробнее, когда получу от них ответ. Все настойчивее вставали перед глазами воспоминания весны прошлого года, счастливого, невозвратного времени. И вдруг у нас появилась Зоя Михайловна Сурикова, сестра Женечки. Мы ей очень обрадовались. Она сильно изменилась, пополнела, поправилась, но та же веселость, обаяние, те же ямочки на щеках. Характер у нее переменился: из манерной и немного слабовольной она превратилась в энергичную, жизнерадостную женщину.
– Что за метаморфоза с вами случилась, Зоенька? – спросила мама.
И Зоя рассказала, что, когда она лежала в больнице где-то под Харьковом, болезнь у нее проходила очень бурно, она бредила, все время вскакивала с койки, а уход был неважный: больных много, персонала мало. Однажды она выбежала прямо в рубашке в сад, еще было холодно.
– Все же какая-то нянечка пыталась меня притащить в палату, – говорила Зоя. – Мне это потом рассказывали, я ничего не помню, но справиться она со мной не могла и стала звать на помощь мужиков. Мужик появился, причем сам больной, еще с температурой. Но он очень сильный и выносливый. И вот с тех пор как он, втащив меня в палату, пригрозил, что привяжет меня к койке, я оказалась в его руках. Не беда, что он лежал в мужской палате, а я в женской, он выходил меня. А когда стала поправляться и мне очень сильно хотелось есть – вам, конечно, знакомо это ощущение, – у него оказался с собой кусок сала. Он приехал в командировку, и тиф свалил его внезапно. Мы ели с ним это сало без хлеба. Осталась в памяти такая картина: я еще очень слабая, лежу, а он сидит в ногах моей кровати, и мы оба сосем сало, чтобы подольше протянуть, а в открытую форточку льется мартовский воздух. А дальше… дальше я поступила по-свински с Женечкой, оставила его еще очень слабенького в больнице и уехала с Николаем – он ждать больше не мог.
– Но как решились вы взяться за такую ответственную работу – женорганизатора? Как вы сумели? – спросила я.
– Так ведь это не сразу, сначала я помогала мужу в канцелярской работе – это я знаю. А потом пришел в волисполком приказ организовать женотдел, никто не хочет идти, боятся. Ну, я и взялась. Съездила в Старобельск, помогли мне немного. С Женечкой повидалась. И вот работаю. Иногда, правда, очень трудно бывает, но интересно. А я в партию подала заявление.
Зоя интересовалась нашей работой. Мы с удовольствием рассказывали. Таша про угрозыск, я про комдез.
– А вы почему, девочки, в партию заявление не подаете? Обе вы умненькие, все понимаете, грамотный народ сейчас очень нужен. Хватит вам переписчиками да машинистками быть.
– А наше происхождение? – в один голос ответили мы. – Чтоб считали нас присосавшимися?!
– А у меня тоже происхождение неважное, однако я себя присосавшейся не считаю, – возразила Зоя.
