Я задумалась позднее над этим разговором. В то время у меня было наивное и смешное убеждение, что настоящие коммунисты – это те, которые были ими до революции и боролись с царским гнетом. А вступившие в партию с 1917 года пришли на готовенькое, и если это приемлемо и законно для рабочих и крестьян, то со стороны интеллигенции и тем более буржуазии вызывает невольный вопрос: «А что ты думал раньше?»
Итак, мы жили в Старобельске и все больше и больше привязывались к этому поэтичному городку. Помимо наших друзей, нас изредка навещали общие гости всего города. Как это ни странно, в Старобельске были свои юродивые, как в старинное время. Это Василь Дурный и две бывшие монашки, которые ходили всегда неразлучной парой. Василь Дурный влетал всегда стремительно с неизменным вопросом:
– Еще никто не умер?
И, согнувшись и глядя исподлобья, ждал ответа. Когда ему отвечали, что все живы, он размашисто, с поклонами, крестился и останавливался у порога, ожидая приглашения. Его сажали за стол и кормили. Ел он быстро, как бы мимоходом. С собой, что ему предлагали, никогда не брал, говоря:
– Не надо, все равно помру.
И убегал так же стремительно, как входил. Был он совсем молодой, высокий, красивый парень, очень черный. Лицо его немного напоминало портрет писателя Гаршина, и глаза такие же большие и черные, но совершенно дикие и испуганные. Если бы он распрямился, то фигура у него была бы красивая, но он держался всегда сгорбившись и смотрел затравленно, исподлобья. Он, очевидно, был травмирован чьей-то смертью и вообще страхом смерти.
Настолько нам был симпатичен Василь Дурный, так хотелось ему помочь и утешить его, настолько не понравились две другие юродивые монашки. Жители считали их прорицательницами и внимательно прислушивались к их словам и жестам, ловя во всем какой-то иносказательный смысл. Монашки ухитрялись предупреждать о своем приходе заранее, через ребят или благочестивых старушек. Нужно было постелить на стол белую скатерть и поставить икону. И, конечно, угостить получше, не так, как Василя, что есть, то и ладно. Мама, которая продолжала верить во всякие приметы и предзнаменования, узнав, что нас собираются навестить монашки, приготовилась их встретить и напекла коржиков.
Они пришли к вечеру, мы с Ташей были дома и уже пообедали. Вошли на терраску, старательно вытерли ноги о половик, поискав глазами икону и не найдя ее, покрестились на восток и низко, в пояс поклонились нам. Мама провела их в большую комнату и усадила за стол. Они сели и тут же затянули какое-то божественное песнопение, начинающееся словами: «Мы проспалы, продремалы Царствие Небесное…» Мне было интересно, что будет дальше, и, увидев, что Таша сидит на своем сундуке, я тоже села с ней рядом. Голоса у них были высокие, и пели они стройно – вообще, плохих голосов я на Украине не слышала. Очевидно, те, кому медведь на ухо наступил, рта не раскрывали. Во время пения они внимательно оглядывали комнату. Глазки у обеих были маленькие и хитренькие и бегали, как мышки. Конечно, обстановка наша была очень жалкая. Мама шутила, что мы живем «в деревянном и глиняном веке». Кончив свое песнопение, они переглянулись и вдруг встали, опять поклонились нам в пояс и направились к двери. Мама стала их удерживать, уговаривала попить чаю, но они решительно отказались. Чем это было вызвано, не знаю, только на маму это произвело удручающее впечатление, ей казалось, это не к добру, да и псалом, который они пропели, не сулил ничего хорошего. Но дурные их предсказания, конечно, не исполнились.
Пришла моя очередь дежурить в военкомате. В Можайске из приемного покоя ни в нарочные, ни в дежурные меня не брали. Дежурили по двое, один ответственный, оперативный работник военкомата, а второй помощник, из канцелярских служащих. Работа эта мне очень понравилась. Днем в основном я имела дело с посетителями, с почтой, а вечером, когда помещение опустело, мы заперли входную дверь и заняли кабинет военкома. Там были отдельные телефоны, связанные с разными волостями. Нужно было поддерживать связь со всеми. Собственно, эту работу должен был вести оперативник, а сотрудник принимать телефонограммы, но дежурящий со мной командир караульной роты, видя мою ретивость, доверил мне телефоны. Я заметила, что у него слипаются глаза, и предложила ему прилечь на кожаном диване, стоящем в кабинете. Работенка у него была нелегкая. Я всю ночь прокричала в стоящие на столе телефоны. Связь налаживалась легко в эту ночь. Мне везло. Командир мой иногда быстро вскакивал и спрашивал: «Ну что?» Услышав, что все спокойно, моментально засыпал опять. Когда рассвело, он сел на диване.
– Ну и поспал же я здорово, часа четыре, наверное, отодрал. А вы все кричите? Вот молодчина! Теперь как назначат меня дежурить, обязательно буду требовать Лодыженскую. А что вы в своем комдезе делаете?
– Что там можно делать? Анкеты на дизиков заполняю, списки составляю и переписываю.
– Дизики? – усмехнулся командир. – Они все матерые бандиты. Дают нам жизни. Предыдущие две ночи из-за них я не спал. А что с одной ротой сделать можно! Вот расправится наша Красная армия с основными врагами на юге, с бандитизмом, нам силы подкинет, тогда будет дизикам крышка.
Эти слова мне запомнились. Я стала приглядываться к дезертирам и замечала, что они совсем не безобидные и темные, как мне казалось поначалу. Иногда ловила злой взгляд, брошенный исподлобья. После дежурства один день давали для отдыха. А через два дня меня опять потребовали на дежурство. Я была очень довольна. Начкан Хвалынский возмущался, но сделать, конечно, ничего не мог. До обеда комдезовский сторож, уборщик, он же курьер, принес мне бумаги. Всю почту мы отправляли через военкомат. Дав мне расписаться в разносной книге, он вынул из кармана маленькую сложенную бумажку и передал мне, сказав:
– О, це вам.
Я развернула бумажку, на ней был штамп Старобельского укомдезертир. «Ольга Сергеевна. Ужасно скучаем все без вас. Время тянется убийственно медленно. И.С. сидит как туча и голову повесил. Если вам придется бывать на дежурстве чаще, тогда мы все обратимся в мумии. Пойдете на обед, обязательно зайдите. Хотя одним глазком посмотреть на вас. Ждем. Укомдезертир. 22/5 20 г.»
Я просила Петренко передать, что забегу. Оперативник обычно появлялся после пяти часов. Я ждала, что придет опять командир роты, но появился помвоенкома Андреев.
– А мне Степанов так нахвалил вас, что я опять назначил вас дежурить. Дело в том, что сегодня я в течение трех часов должен быть одновременно в двух местах: здесь и на заседании в исполкоме, и я решил, что вы подежурите без меня.
Я была очень довольна таким доверием.
– Вы не бойтесь, – продолжал Андреев, – вы не одна останетесь: в моботделе Голубев сидит, у него работы много, он до моего прихода не уйдет, и на стук в дверь он будет приходить, а то вам за телефонами не слышно.
Я опять с удовольствием начала проверять волости. С некоторыми связь налаживалась с трудом. Иногда было очень плохо слышно. А в один пункт я никак не могла дозвониться. Я переписала себе список волостей и помечала часы связи, а перед одной еще никаких пометок не было. Наконец вдруг слышу голос:
