– А на чем? – спросили мы.
– На струменте, который у вас стоит.
Мы рассказали ему, что «струмента» больше нет. Он всполошился, стал кричать:
– А кто разрешил? – и пошел к своим вести дознание.
Очевидно, ему сказали, что Яков помогал тащить пианино, потому что мы слышали, как он накинулся на него:
– Ты дурак, продался за гроши: она же домовладелка и хуторянка, значит, буржуйка, а у пролетариев отняли. Морда твоя несознательная! – Себя он, очевидно, считал сознательным.
Когда наконец мы ложились спать, мама опять громко изрекла:
– День второй кончился!
Мы с Ташей ничего не сказали, этот день запомнился навсегда.
На третий среди махновцев во дворе началась какая-то суета.
– Неужели уходят? – с надеждой прошептала я.
Афанасий появился у нас с высоким голубым эмалированным кувшином.
– Опростайте посудину, помойте получше, – велел он. В кувшине еще оставалось фунта полтора меда.
– Сейчас чаю с медом напьемся, – весело сказала Клавдия Петровна.
– Ну уж нет, их мед посреди горла встанет, – тихо ответила Таша и обратилась к нашей гостье: – Это вам за ваши труды, возьмите его с собой, в Можайск. – Клавдия Петровна сначала отказывалась, а потом, довольная, стала искать баночку.
У колодца я столкнулась с опереточным персонажем, махновцем в гусарском мундире с золотыми кудрями. Он, очевидно, чувствовал себя неотразимым красавцем и снисходительно предложил мне донести ведро. Я, конечно, отказывалась, но он взял ведро у меня из рук. Поставил его в кухню, на лавку, и бесцеремонно вошел в комнату, встал посредине, подбоченясь, и огляделся.
– Наши ребята, что ли, у вас похозяйничали? – спросил он.
После того как вытащили пианино, вид у комнаты стал еще более убогий. У одного окна сундук, служащий постелью, у другого кухонный стол, табуретки и пустой угол, где стояло раньше пианино, на котором всегда красовался букет.
– Нет, никто у нас не хозяйничал, наоборот, нам дали самовар, перину и матрасик. А мы приезжие, вот у нас и нет ничего, – ответила я.
Он сел на табуретку и стал разглагольствовать:
– Наша армия – настоящая народная армия, мы все отдаем населению. Недавно удалось отбить целое стадо коров, так мы пригнали его в ближайшее селение и говорим крестьянам: «Берите, кому надо». Мы за крестьян и трудящихся пролетариев.
Я слушала молча и думала: «Теперь он, пожалуй, долго не уйдет». И вдруг, на мое счастье, чья-то физиономия заглянула в окно и произнесла:
– Дэ тут Марченко? Тебя шукают.
Он встал, и на его самодовольном лице мелькнула улыбка.
– Надеюсь, барышня, мы когда-нибудь продолжим этот разговор.
Как только он ушел, открылась дверь маленькой комнаты и из нее вышла Таша.
– Зачем ты этого павлина привела?
– Как тебе не стыдно, «привела»! Он сам пришел.
Клавдия Петровна стала собираться – решила, что сейчас самое подходящее время искать на рынке подводу. Вещей у них было немного, Петин багаж невелик, и они взяли их сразу с собой. Мама обязательно хотела их проводить, а маму Таша побоялась пустить и отправилась тоже. Я осталась дома. Мне стало очень жутко, я все время поглядывала во двор, на махновцев, причем старалась, чтобы меня не заметили в окошко. Сначала хотела запереть входную дверь, потом подумала, что, пожалуй, придерутся к этому. «А действительно, я трусиха отчаянная, – подумала я. – Таша, наверное, на моем месте читала бы спокойно книжку или занялась бы каким-нибудь делом. А мне ничего на ум не идет». Вдруг на терраске послышались шаги. Я сидела в уголке, на Ташиной постели, и робко выглянула в окошко. Нина! Как хорошо! Она даже удивилась, что я так бурно приветствую ее.
– Ниночка, какая ты смелая, не побоялась прийти к нам, а я осталась одна в доме и дрожу как цуцик.
Мы шепотом делились страшными новостями. Я рассказала, что мы видели с Ташей, Нина сообщила, что зарубили члена исполкома, прямо на улице, недалеко от здания. Оказывается, было предательство: в исполкоме на столе лежал список ответственных работников города с точными адресами. Пока мы тихо шептались на сундуке, махновцы уже запрягли лошадей и были в полной готовности. Вдруг раздался дикий, разбойничий свист, крики: «Гей, гей!» – и тачанки рывком выскочили со двора. Мы бросились к окошку в маленькой комнате. Из соседних дворов тоже выскакивали тачанки. Они мчались к центральным улицам. Уходили они не так, как приходили, молниеносно, и ехали в другую сторону от города, так что в наше окошко мы разглядели только несколько тачанок, пронесшихся в клубах пыли.
– Неужели ушли! – радостно вздохнула я, чувствуя, как будто на мне расковали цепи.
– А как мчатся, полоумные, – добавила Нина, – небось людей давят.
Я вспомнила о маме с Ташей и заволновалась.
– Что ты, они же не глупенькие, переждут.
От Нины веяло добродушием и спокойствием.
– Ну как, хорошо с мамой стало? – спросила я.
– Еще бы!
<…> Вскоре пришли мама с Ташей. Они были свидетелями перепалки, возникшей на базаре. Оказывается, члены «народной армии» отнимали у торговавших на базаре крестьян сало и мед. Началась потасовка, и наши еле унесли ноги. Клавдию Петровну с Леной на подводу устроили.
Вскоре мы пошли в свои учреждения. Таша и Нина в угрозыск и в военкомат, а я в комдез. Теперь не нужно больше перелезать через забор.
– Ты зайди сначала к маме, предупреди, а то задержишься в военкомате, а мама будет волноваться, – предложила я Нине.
После нашествия
С замиранием сердца поднималась я на ступеньки знакомого крылечка. Прежде всего в нос шибанула отчаянная вонь. Пол был устелен мелко изорванными бумажками, а на них нагажено во всех комнатах. Первым делом я бросилась открывать окна.
В саду кучи пепла и угля от костра. Значит, и рвали, и жгли. Рвали больше для декорации. Ухитрились нагадить даже на полках шкафов. Через некоторое время послышались голоса, пришли все сотрудники. Раздобыли лопаты, ведра, тряпки, и началась уборка. И только приведя все в порядок, мы сели в саду и стали рассказывать о пережитом. Борис Викторович Моргеровский отважился сходить на рынок и вдруг услышал, как один махновец сказал другому: «Бачь, тот билый, який нас переписывал».
– Как я успел увильнуть, сам не знаю, – закончил свой рассказ Моргеровский.
– Это был совершенно ненужный риск, – сказал Хвалынский. – У тебя очень запоминающаяся внешность, и главное, столько дезертиров прошли через твои руки. – У Моргеровского волосы были совершенно белые, как будто он их старательно мыл перекисью. Хвалынский рассказал, что его спасла хозяйка. Она объяснила махновцам, что это ее племянник, приехавший из Москвы.
