Вскоре после этого разговора Таша показала мне стихотворение. Привожу его полностью:
Грустит закат последними лучами,
В реке дрожит прозрачная вода,
Был человек с печальными глазами.
Был и ушел, быть может, навсегда.
Средь странных грез, причудливо-неясных,
Он промелькнул, как яркий метеор,
Он весь горел в одном порыве страстном,
Но синим льдом был скован синий взор.
Он промелькнул, но в сердце свет лучистый,
И лишь о нем я думаю, когда
Грустит закат о тайне серебристой
И шепчет сны прозрачная вода.
Жизнь шла своим чередом. Мы ставили «Позднюю любовь» Островского. Таша играла Людмилу, я – Лебедкину, Николая – Поляков. Пьеса имела успех. Еще мы подготовили пустенькую, но веселую комедию «Ангел доброты и невинности». Автора не помню. Там я играла очень озорную и бойкую девчонку, которая маскируется «ангелом». Пьесу часто повторяли. Героя опять играл Поляков. Оттого ли, что ему по сцене все время приходилось мне объясняться в любви, он вдруг объяснился мне на самом деле, в оригинальной форме. Это было в день спектакля. Мы ставили «Ангел доброты и невинности», но уже не первый раз. От этой пьесы у меня всегда делалось очень веселое настроение, так как по ходу действия мне приходилось много смеяться и даже хохотать. Этот смех раззадоривал меня, и хотелось смеяться еще и еще. В антракте между первым и вторым действием Поляков отвел меня в сторону со словами:
– Мне надо поговорить с тобой.
– Как торжественно, – засмеялась я.
– Хватит смеяться: хоть ты и здорово хохочешь, но всему должна быть мера. Я хочу говорить серьезно. Давай зарегистрируемся. Ведь ты, наверно, давно заметила, что очень нравишься мне. – Слово «люблю» не было сказано.
Между прочим, меня очень часто поражала мужская самоуверенность, в особенности у тех, кто немного пообщался со сценой.
– Что ты, Ваня, для того чтобы соединить свою жизнь, нужно взаимное чувство, а у меня его нет, да и у тебя просто привычка нежничать со мной в ролях.
– Это все пустяки, – сказал он авторитетно. – Я же знаю, что у тебя никого нет.
Его примитивность действовала на меня удручающе. И я стала разговаривать с ним более резко. Поляков вдруг вспылил:
– Ты корчишь из себя что-то, а на самом деле такая же, как те Аннеточки, которых ты так хорошо изображаешь на сцене. – Поляков всех женщин называл Аннеточками.
– Ну и оставь меня в покое, – бросила я, уходя.
Мне надо было еще переодеться ко второму действию. Вот когда пригодилось и розовое шелковое платье, и новая белая матроска. Но этого, конечно, было мало, и я доставала платья за билеты с помощью Долгой и Тоси у местных жительниц. Вдруг ко мне подлетела как всегда взволнованная Долгая.
– Поляков заявил, что заболел и играть не может. Мне сказали, что вы поссорились с ним. Леля, я очень прошу, сделайте так, чтобы он смог играть. Ведь это и для вас, и для меня, и для всех участников.
Что было делать? Я пошла к нему. Он лежал на диванчике, в углу, около сваленных декораций.
– Ваня, что с тобой? – ласково спросила я.
– У меня голова очень разболелась, – ответил он умирающим голосом.
– Но ведь ты же не Аннеточка, а мужчина, неужели не можешь пересилить себя и доиграть пьесу? Представляешь, какая будет неприятность, если мы сорвем спектакль.
Он сел на диване, обеими руками сжал виски. Он играл.
– Я попробую.
– Не пробуй, а будь таким, каким ты был всегда. У нас с тобой выигрышная сцена во втором действии. Иди скорей и приведи себя в порядок.
– Леля, – схватил он меня за руку, – скажи, твое решение не окончательно?
– Там увидим, – ответила я репликой из пьесы и убежала.
– Ну как? – спросила Долгая в дверях уборной.
– Сейчас идет.
– Молодчина! – похлопала она меня по плечу.
Но я себя молодчиной не чувствовала. У меня опять что-то заскребло на сердце. Это какой-то рок. Почему тот, кто нравится мне, не обращает на меня внимания, и наоборот, я нравлюсь тем, к кому равнодушна.
Спектакль окончился, как всегда, успешно. Так как пьеса была в трех действиях, решили, что после выступит украинский хор. Свободных мест, конечно, не было, я встала в проходе около первых рядов. Вдруг ко мне подошел незнакомый военный.
– Мальчик, я видел, как ты вышел из-за кулис, ты знаешь актрису, которая играла Зиночку?
– Ну, знаю, – нарочно басом ответила я (это была моя роль).
– Так вот, передай ей эту записку. А если ответ принесешь, то полпачки махры заработаешь.
Идти за кулисы мне не хотелось, Ванька навяжется в провожатые. Я незаметно направилась к выходу. Записку машинально положила в карман. И только дома прочла ее: «Прикрастная низнакомка нельзя ли с вами познакомица?»
Прощай, Старобельск
Опять пришла весна. Полк наш должен был расформироваться и влиться в Заволжскую дивизию. Назначение штаб получил в город Изюм Харьковской губернии. Власов вызвал нас всех трех и предложил ехать с полком, тем более и Долгая выразила желание поехать на время. Нашего адъютанта Есенина куда-то откомандировали, и на его место прислали Миловидова Михаила Николаевича, который тоже стал участником нашего кружка. Миловидов нам всем очень понравился. Ему было лет тридцать. Интеллигентный и скромный. Долгая определила его на амплуа дядюшек, – «резонер», как называли тогда. По-моему, очень меткое определение. Вообще, тогда еще жили старинные названия амплуа. У женщин «инженю-романтик», «инженю-комик», «кокет», «гранд-дама», «комическая старуха». У мужчин «первый любовник», «второй любовник», «неврастеник», «благородный отец» и «резонер». По-моему, эти определения довольно метко подходили к сюжетам старой драматургии. Долгая преподала нам всю эту премудрость, а вообще, кроме ежедневных репетиций, заниматься с нами не приходилось, хотя она часто грозилась, что мы будем петь.
Однажды Орлов сказал задумчиво Таше:
– Тебе очень подходят роли инженю-драматик.
– Уж сказал бы лучше драматехи, – смеясь, ответила Таша.
Орлову очень хотелось ехать с нами. Он с энтузиазмом работал в кружке, с удовольствием в штабе, его живую, неугомонную душу тянуло к путешествию. Но останавливал маленький Саша, и он перешел опять на работу в военкомат.
– А кружок посещать буду, пока не уедете, – говорил он.
Как-то Тося затащила нас с Ташей к себе домой.
– Я у вас часто бываю, а вы у меня ни разу. Ну ладно, зимой холодно, далеко идти, сейчас идемте, пока вишня цветет.
