До сих пор осталась у меня в памяти эта беленькая хатка, окруженная нарядными, цветущими деревцами вишни. Внутри так же празднично-бело, как и снаружи. Мебель самая простая, на маленьких окошечках марлевые занавески накрахмалены и собраны сборками, на земляном, аккуратно примазанном полу пестрые половики домашней работы. Тосина мама встретила нас очень приветливо:
– А я давно говорю: ты что своих подружек не приведешь. – И когда Тося вышла, добавила: – Хотелось мне посмотреть на дивчат, что мою дочку опять веселой сделали. – Тосина мама говорила по-украински. Но я уже забыла этот певучий язык и боюсь, что я его исковеркаю, только помню, что она сказала не «мою дочку», а «мою печальну доню». Речь у украинцев очень образна и поэтична.
В руках у Тосиной мамы была бутылка с песком и небольшим количеством воды, и во время разговора она ее трясла. Тося рассмеялась:
– Глядите, мама все вычистила, выскоблила, уж больше как будто делать нечего, так нет, нашла завалявшуюся бутылку и давай ее отмывать. Рукам покоя не дает.
Последнее время бывать втроем нам приходилось очень редко. К нам все время примыкали Миловидов, Поляков и новый политком Тарасов. Шмыркина потребовали в дивизию. Отношения с Миловидовым сложились совсем другие, чем с остальными членами кружка. Мы все были на «ты» и звали друг друга по именам. А он упорно всех трех величал по отчеству и говорил «вы». Конечно, мы отвечали тем же. Он был высокий, лицо его нельзя назвать красивым, но, безусловно, оригинально и интересно. Широко поставленные большие глаза слегка приподняты у висков. Взгляд быстрый и немного ироничный. Но, несмотря на кажущуюся иронию, отношение к людям вообще очень доброжелательное. Он был начитан и образован, но держал себя очень просто и умел не выделяться среди остальных. Мы сразу поняли с Тосей, что его привлекает больше всех Таша, но он был очень деликатен и внимательно относился ко всем. Тарасов Шмыркина нам, конечно, заменил, но мы очень жалели о своем энергичном и талантливом начальнике. Тарасов хотя и не участвовал в кружке, но уделял ему очень много времени, и в работе с ним мы чувствовали контакт. Так же как и Шмыркина, его рвали на части, но все же он старался найти свободную минутку и побыть и побеседовать с нами. Поняли мы также, что одна из причин его тяготения к нам – Тося. Тося расцвела, похорошела, глаза уже не усталые, хотя грустинка в них какая-то осталась. Она призналась, что почувствовала в себе опять способность влюбиться.
– До сих пор была уверена, что никого уже больше не полюблю.
Внешность у Тарасова была приятная, чисто русская: светловолосый, голубоглазый.
Если Миловидов и Тарасов пользовались среди всех нас авторитетом и уважением, то Поляков возбуждал к себе совсем другое отношение. Несмотря то что он был постоянный герой всех наших спектаклей, держался каким-то шутом, вечно прибауточки и ужимочки. Внешний вид к облику героя не подходил абсолютно. Среднего роста, курносый, плутовское выражение небольших карих глазок. Мы часто обрывали шуточки. Но при Тарасове и Миловидове это было делать неудобно. И вдруг он стал сам как-то меняться. Очевидно, общество этих серьезных людей действовало на него облагораживающе.
– Тебе нравится Миловидов? – как-то спросила я Ташу.
– Да, он очень привлекательный и умный человек, – ответила она. – С ним интересно говорить обо всем, даже о пустяках. Ты знаешь, он мне рассказывал, что и дед, и отец его умерли в сумасшедшем доме. И у него тоже в ранней молодости был приступ. Он очень боится этой своей наследственности.
– Вот никогда бы не подумала, – удивилась я, – он всегда такой выдержанный, хотя в глазах у него что-то такое есть, они немного с сумасшедшинкой.
– Да, сила воли у него большая, – задумчиво сказала Таша.
Разлука с мамой. Жизнь и работа в Гнидовке
Вот назначен день отъезда. Теперь, через много лет, когда я думаю об этом времени, вижу, какие мы были легкомысленные: бросали маму за шестьдесят верст от станции, почти без всяких средств к существованию. Я забыла сказать, что в апреле в бывшую хозяйскую комнату въехали Башкировы: Надя с мужем и с маленькой Тасей. Поэтому мы наивно считали, что мама остается не одна. С грустью простились мы с Ниной Седыгиной и с Орловым. Из военкоматских они остались нам ближе других. С Зоенькой мы тоже чувствовали связь, она изредка писала нам теплые письма, но была далеко. Мы уезжали с уверенностью, что Таша недели через две вернется за мамой. И хотя на сердце подскребывало, помню, прощались мы с ней легко и весело. У мамы сохранилось мое письмо, которое я писала ей по прибытию в Изюм. Привожу его полностью:
«Милая и дорогая моя мамусенька, если бы ты знала, как мы с Натой соскучились без тебя, только и говорим о том, когда будет можно ехать за тобой. Мы уже писали тебе с первого дня приезда в Изюм и хотели послать письма с демобилизованными красноармейцами, которые должны были ехать на другой день нашего приезда домой, в Старобельск. Но документы по демобилизации задержали, едут только завтра, и мы решили порвать старые письма и написать новые. Что же касается почты, то на нее здесь слишком плохая надежда, но напишу и по почте. Добрались мы хорошо и благополучно. До первой остановки и ночевки в Ново-Боровской, впрочем, ехали неважно, на волах, причем были под опекой культпросвета и весь день были голодные, и самим пришлось найти квартиру. Узнав об этом, Ежаков, командир эскадрона конных разведчиков, тотчас же, на другое утро, взял нас под свое покровительство и достал нам лошадей. Таким образом, всю дорогу, т. е. пять дней вплоть до Изюма, мы ехали под опекой кавалерии, в авангарде, и в каждой деревне и в хуторах, даже и в тех, через которые мы проезжали, не останавливаясь, получали: яйца, сало, молоко и мед. А на остановках хорошие квартиры и стол. Последние сутки мы ехали и ночью, и самое лучшее впечатление у меня осталось от этого последнего переезда. Устроились мы в своих повозках великолепно, лучше, чем на перинах. Достали подушки и одеяла, но, когда мы ехали степью, интереса особенного, кроме звезд и луны, не было, и поэтому мы спали, зато другую половину ночи нам пришлось переезжать через богатую экономию, вот тут мы спать не могли, нас разбудила красота окружающей обстановки. Представь себе лес в лунном освещении, чудный парк, водяные мельницы, шумящие ручьи и в траве яркие огни громадных светлячков, а соловьи! Чуть ли не на каждом дереве по соловью. Приехавши в Изюм, мы остановились в полуверсте от станции, в бараках. Первые сутки пришлось разместиться там, но мы не горевали. Теперь же мы стоим в селе Гнидовка, в версте от станции и в двух верстах от города. Приехав сюда, наш батальон влился в Заволжскую дивизию и целиком в первый стрелковый полк Заволжской дивизии. Культпросвет наш тоже в первом полку, и сейчас полк здесь целиком стоит в Гнидовке. Труппа наша на первых порах поставила „Искупление“, произвела очень хорошее впечатление и встретила со стороны политпросвета полка очень хорошее отношение. Очень заботятся о нас, женщинах. Обещали подыскать нам удобную квартиру, хотя комната, занимаемая нами, и недурна, и удобна, но нет кроватей, и обещали этот недостаток исправить. Ходит слух, что отправят нас в Славянск. Но возможно, что мы не поедем, а отправится туда только дивизия, которая сейчас стоит в городе, а мы на ее место разместимся в Изюме. Мы хотим все это узнать определенно, и на будущей неделе Пата думает ехать за тобой. Я жду этого момента, когда ты будешь опять с нами, милая мамочка. Ты приедешь к нам как артистка, Ната тебе об этом пишет отдельно. Как-то ты там живешь, моя дорогая, как кушаешь, мы страшно о тебе беспокоимся. Пиши, мамочка милая, подробно. Когда мы ехали, до нас дошли слухи, что в городе Старобельске бандиты. Правда ли это, были ли они? Мы так волновались. Пиши, милая, наш адрес: Харьковская губ., г. Изюм, Штаб 1-го Заволжского стрелкового полка, Культпросвет, Лодыженской. Целую, моя дорогая, крепко, крепко, до скорого свидания, твоя Леля».
