Через некоторое время Митякин пригласил меня участвовать в его спектакле в труппе наробраза, в «Детях солнца» Горького. Он выхлопотал мне разрешение в политчасти. Это была одна из моих любимых горьковских пьес, но роль, которую он предложил, меня испугала: я не могла понять этот образ Мелании, богатой купчихи, очень наивной и влюбленной в героя Протасова. Если бы это был шарж или гротеск, я бы взялась за него, но нет, образ сделан искренно, с явным сочувствием автора. Большое безответное чувство я очень хорошо понимала, но поведение Мелании мне было непонятно, и правдиво изобразить ее я бы не смогла. От этой роли я категорически отказалась. Но Митякину почему-то хотелось, чтобы я участвовала в его спектакле, и он предложил мне выбрать любую из эпизодических ролей. Главные все были уже заняты. Я выбрала роль горничной Фимы, мелкой душонки, ставшей впоследствии содержанкой богатого старика. Я любила изображать отрицательные персонажи. Конечно, это легче, чем исполнять положительные роли. На репетиции я ходила с большим удовольствием. Мне доставляло наслаждение следить за исполнением роли Лизы, сестры Протасова, которую играла Мотя Кононенко. Она очень тонко изображала нервную, впечатлительную девушку на грани сумасшествия. Наконец она сходит с ума. Хорош был ветеринарный врач Чепурной. Но больше всех произвел на меня впечатление герой Протасов, его играл враг Шелешпанов. С какой искренностью и точностью изобразил он ученого-энтузиаста, находящегося в суровых условиях царского времени. Он забаррикадировался от жизни своими опытами и колбами от событий, развертывающихся у него под носом. Шелешпанов не походил на своего героя. Выше среднего роста, худой, с тонким, элегантным лицом и большими голубыми глазами. На репетициях эти глаза делались наивными и совершенно отрешенными. И я пленялась этим образом. Пьеса мне очень полюбилась. <…>
Глядя на Шелешпанова, я много в то время думала о нем. Как можно совмещать подлость, совершенную им по отношению к нашему кружку, с таким вдумчивым, таким талантливым исполнением роли Протасова. Кто-то из артистов наробраза рассказал мне, что у Шелешпанова только что родился ребенок. Роды у жены были тяжелые, и он всю ночь дежурил под дверьми больницы. Эти противоречия в молодости поражали меня. Не могу сказать, чтобы потом я привыкла к ним, но как-то притерпелась к боли, какую они мне доставляли всю жизнь.
Хочу то же сказать о Моте Кононенко. По ее исполнению роли Лизы в «Детях солнца» я решила, что она, наверное, очень интересный человек, раз так тонко передала сложный образ. Вскоре я познакомилась с ней ближе и убедилась, что она самая обыкновенная девушка, правда увлекающаяся сценой и с удовольствием исполняющая разные роли, но над образами своих героинь она не задумывается, чувствует их интуитивно. Так что ум и талант не всегда сопутствуют друг другу. Узнав это в те далекие годы моей юности, я опечалилась.
Со спектаклем «Дети солнца» нам не повезло. Среди действия погасло электричество и долго не зажигалось. В Изюме случалось то же, что и в Старобельске. Но пьеса прошла очень хорошо, и я даже заработала аплодисменты среди действия после своего ухода со сцены. Вскоре у нас в полку появилась четвертая женщина, Маруся Пономарева. Она работала в изюмском парткоме, была коммунисткой и по работе оказалась связанной с нашей политчастью. Вскоре ей предложили перейти в полк. Она стала работать с Ташей и вступила в наш кружок. Маруся была мне ровесница. Они с Ташей быстро подружились. Сначала она мне не понравилась, показалась вульгарной и грубой. Но Таша возразила:
– Это у нее все показное, из ухарства, а на самом деле она добрая и хороший товарищ. А внешность ее, правда, оригинальная? Только у нее всего чересчур много.
Действительно, Маруся была и высокая и полная, немного чересчур. На голове шапка слишком кудрявых русых волос. Каждый волосок завивался отдельно. Глаза тоже чересчур большие, карие, немного выпуклые. Рот большой, с большими полными губами. Всех девушек она презирала и называла «барышенство». Тося первое время держала себя в стороне, но вскоре тоже подружилась с ней. Высокий, здоровенный и немного простоватый Панкратов влюбился в Марусю, и не без взаимности. <…>
В дальнейшем я вполне согласилась с Ташиной оценкой Пономаревой. Она была из интеллигентной семьи, училась в гимназии, но вечные их переезды, связанные с работой отца, не дали ей закончить учебу. После революции она очутилась вдвоем с матерью (отец умер) на Украине, у белых. Много пережила и после освобождения вступила в партию. <…>
Моя странная дружба с Поляковым продолжалась. Я начинала привыкать к нему, хотя ничего общего между нами не было. Мама, слышавшая от Таши и Тоси про Полякова, как-то сказала мне:
– Выходи за него замуж, раз он так тебя любит, – будет хороший муж.
Мне было уже двадцать два года, а, по маминым понятиям о замужестве, двадцать лет был крайний срок. И вдруг неожиданное известие: наш 1-й Заволжский стрелковый полк назначен в Купянск. У Таши сомнений не было, она безоговорочно решила ехать, а я задумалась. Опять оставлять маму одну? В Старобельске у нее хоть знакомые были, а здесь буквально никого. Все мои друзья и Митякин очень уговаривали меня ехать. Последний следовал за полком со своей семьей: с женой и детьми. Ему удалось зачислить жену в штат библиотекарем. А Таша молчала, я чувствовала, что ей, конечно, хочется быть со мной, но, если я останусь в Изюме, она будет спокойна за маму. Тут еще я узнала, что один наш батальон, которым командовал Меренков, бывшего 56-го полка, остается месяца на два-три в Изюме. Поляков, когда я по-дружески посоветовалась с ним, устроил мне целую сцену, как будто у меня были какие-то обязанности по отношению к нему, и эта сцена еще больше укрепила мое решение остаться и избавиться от Полякова. Странно в жизни все устроено! Летом 1919 года я стремилась уехать из Можайска на курсы красных сестер, и одна из причин была – желание убежать от своей безответной любви. А теперь я бросаю полюбившуюся мне работу, и тоже одна из причин – желание убежать от чужой любви. Соседка, которая ходила через нас, сказала нам, что они скоро получат ордер на жилплощадь в доме при железнодорожных мастерских и тогда мы получим отдельную комнату с железной печкой. Эта перспектива нас очень обрадовала.
Таша уезжает с полком в Купянск
И вот в самом начале осени наш полк уходил в Купянск. С этого же дня меня зачислили в канцелярию меренковского батальона. Очень грустно было расставаться со всеми друзьями, а главное, тяжело с Ташей. Мама даже всплакнула. Прощай, моя работа в кружке! Одиноко и как-то бесприютно чувствовали себя мы с мамой. И на другой же день приятная новость – переезжают соседи из угловой комнаты. Мы оживились, стали таскать вещи. Вещей-то у нас всего ничего, за пятнадцать минут переехали. Первое время наслаждались отдельной комнатой. Приятно было закрыться на крючок, в любое время можно было помыться или поспать, никто не пройдет мимо тебя. На работе мне сразу показалось очень скучно. Нет привычной библиотеки, посетителей клуба, нет никакого дела, кроме писания однообразных справок и отношений. Да и тех не хватало на рабочий день. А уж когда вообще делать нечего, так совсем тоска. Дома вначале я отсыпалась. Вечера казались бесконечными, а до сих пор ни одного свободного вечера не было.
