Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая?
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
О футуризме мы и слышали, и читали еще в институте. Но он нас не увлекал. Были непонятны Хлебников, Крученых и другие. А Маяковский выделялся среди них.
Стихи Брюсова мы обе читали с большим удовольствием. Мне нравилась и раньше его отточенная поэзия. Правда, она всегда казалась мне немного холодноватой. <…>
НЭП. Махинации Ташиного начальства
Вскоре новая экономическая политика нашего государства, так называемый НЭП, о котором я много слышала от Руднева еще с самого начала моей работы, осенью, вдруг принесла нашей семье неприятность. В Изюме стали отдавать небольшие дома их бывшим владельцам. Такая участь постигла и наш дом. Причем Будяки снимали комнату у хозяина еще до реквизиции дома, и он их оставил, а выселять должен был только нас. Человек он оказался очень деликатный и сказал, что зимой выселять не станет, а к весне просит подыскать себе комнату. Мы, конечно, пошли в жилотдел, и, к нашему изумлению и огорчению, нам ответили, что выселяемых из частных домов на учет не ставят: им предлагается снимать комнату самим.
– И на какие же деньги? – невольно вырвалось у меня.
Жилотделец пожал плечами:
– Новая экономическая политика!
Как говорится в пословице, «беда не приходит одна». Вскоре у Таши вышла большая неприятность по службе. В дивизион привезли новое обмундирование, и Ташин начальник, командир эскадрона, и завхоз предложили ей совершить какую-то махинацию и утаить часть обмундирования в свою пользу. Таша с возмущением отвергла эту подлость. Они моментально перестроились и сделали вид, что хотели ее проверить. Стали фальшиво хвалить за честность. Но Таша почувствовала, что оба возненавидели ее. Работать стало очень трудно. На каждом шагу придирки. Главное Ташино слабое место то, что привыкла поздно ложиться, и ей трудно было рано вставать. Мы с мамой задолго начинали ее будить, не отставали от нее, но хоть на три минуты, да опоздает. Причем прекрасно понимала, что это недопустимо. Задерживаться ей не приходилось. Ее писанины едва хватало на законные шесть часов. И вот однажды Таша прибегает днем, запыхавшись, и говорит нам, что на нее наложено взыскание: она должна три вечера и три ночи провести на гауптвахте, а днем исполнять свои служебные обязанности. В этот день она опять опоздала и, кроме того, ее начальник рассердился на нее за то, что она задержала нужные сведения.
– А я в этом ни капельки не виновата, – объясняла Таша. – Сведения были готовы вовремя. Но не было ни начальника, ни завхоза, и некому было подписать. Я все же понесла их в штаб без подписи, и у меня их не приняли.
Мама, как только услышала про гауптвахту, пришла в ужас. Таша сказала ей, где она помещается и что в семь утра, наверно, ее отпустят на работу. Зайти к нам все три дня она не сможет.
Я еле дождалась десяти часов вечера, когда можно было закрыть библиотеку. Была уверена, что мама не будет ждать утра и сбегает к Таше еще вечером. Так и оказалось. Я нашла ее немного успокоенной.
– Конечно, это кошмар, – говорила она. – Но я рада, что туда сходила. Начальник оказался очень симпатичный. Даже получила от него комплимент: «Это ваша девчоночка у меня сидит? Больно мамаша-то молода». И он подвел меня к подвальному окошку с решеткой. Горел свет, и я увидела Ташу, сидящую на топчане. Топчан такой же, как у меня. Там было еще три красноармейца. Нас заметили, и он быстро увел меня. Я попросила передать ей кусочек хлеба. «Ладно, – сказал он, – не беспокойтесь, в сохранности будет ваша дочь».
На другой день мама понесла на гауптвахту котелок с супом и хлеба. Таша взяла только хлеб.
– «Хлебово здесь дают, не хуже нашего, а хлеба мне не положено, поскольку я получаю паек на руки. Ты не беспокойся обо мне, начальник очень хороший, – шепнула мне Таша (свидание было при начальнике), – и ребята все славные». Она веселенькая, – закончила мама даже удивленно.
В волнениях трое суток прошли быстро, а на четвертые Таша должна прийти домой. В этот вечер время в моей холодной библиотеке тянулось беспощадно медленно. Минуты казались часами. От волнения начинало познабливать. Я то и дело бегала в коридор, где висели настенные старинные часы, говорят, они были с боем, но сейчас бой испортился, и они громко и деловито тикали. Вот наконец десять часов. Я так бежала, что даже два раза хлопнулась. Когда я открыла к нам дверь, в комнате было очень тепло, хотя печка уже прогорела. Таша лежала на своей старенькой железной кровати во всем чистом и улыбалась.
– К ее приходу, – сказала мама, – натопила печь и нагрела воды. Боялась, что она там вшей наберется.
– Я же тебе говорила, что у нас было чисто, ведь не набралась.
– У нас, – презрительно повторила мама. Радость она уже пережила и постепенно входила в свою немного ворчливую норму. Она предупредила меня, что Таше надо раньше заснуть, чтоб, Боже упаси, не опоздать завтра утром.
– Полчасика-то можно поговорить, ведь не увидимся до завтрашней ночи.
– Но не больше чем полчаса. Заснуть, пока тепло, – добавила мама, укладываясь и зевая.
– Ты знаешь, какая комедия была с моей отправкой на гауптвахту, – начала свой рассказ Таша. – В конце занятий мой начальник сам написал мне сопроводиловку и вызывает красноармейца с винтовкой: «Поведешь временно арестованную». Один отказался: «Я не поведу», другой и третий. Он разозлился: «Какая же у вас дисциплина?» А я говорю: «Давайте мне бумажку, я сама дойду». Он помялся, но дал. Дежурный на гауптвахте решил, что я его разыгрываю, позвал начальника. Разобрались с трудом. Ребята попались симпатичные, один из нашего эскадрона. История с обмундированием дошла каким-то образом и до него, он очень стремился побеседовать со мной на эту тему, но я, конечно, разговор замяла, и, когда он говорил, что начальник ко мне придирается, я твердо отстаивала свою вину, ведь правда же я несколько раз опаздывала.
– Но о чем вы там говорили столько времени? – спросила я.
– Вот и не догадаешься о чем! Сказки рассказывали. Оказывается, это любимое дело на губе. Сначала я слушала их сказки, все больше про хитрого солдата и скупую старуху, разные варианты. В их передаче солдат делался довольно противным, а глупую старуху даже жалко. Должна сказать, что в смысле образных выражений они вели себя по отношению ко мне очень хорошо. Один только раз кто-то выругался от избытка чувств, но его сразу осадили: «Забыл, что с нами девушка!» Когда солдатские приключения приелись, я вдруг сама решилась рассказать им сказку про Василису Прекрасную. Помнишь, у няни был афанасьевский сборник с картинками. Мне особенно запомнилась одна картинка в красках, как Василиса подходит к дому Бабы-яги, кругом темь, а на заборе висят вместо фонарей человеческие черепа, и их пустые глазницы так жутко светятся. Ты знаешь, какой я имела успех, прямо как Шехерезада. Это было во второй вечер. А к концу третьего, когда мой запас страшных и таинственных сказок истощился, я стала им рассказывать детские: про Верлиоку, про лису и петуха, и они все слушали и просили еще, как дети. Они и показались мне большими детьми.
