И вот в середине мая, весенним вечером, группа из пяти человек отправилась с тележкой, нагруженной вещами, на станцию. По пути сыпучие пески, и я помню, как Таша сняла свои сандалии, положила их на тележку и уверяла, что босиком идти по пескам гораздо приятнее. Была она в белой полотняной юбке и чесучовой кофточке, взволнованная и старалась казаться веселой. Прощаться было очень тяжело. Мы узнали, что поезд придет ночью, и отправили своих провожатых домой. Устроились рядом с вещами на скамейке в зале, но дремать не могли. Когда мы, грустные и молчаливые, сидели на скамейке, мимо нас несколько раз прошел Шелешпанов, актер и режиссер труппы наробраза. Он внимательно глядел на нас и был как бы символом прощающегося с нами неверного и чужого Изюма.
Ночью подошел поезд, когда вышли на платформу, мы глазам своим не поверили: перед нами стояли пассажирские вагоны. Уж мы забыли, как они выглядят и как у них там внутри. Народу было очень мало, разместились с удобствами, каждая заняла отдельную скамейку. Состав шел до Харькова, а там нам надлежало сесть в московский поезд.
В Харьков приехали солнечным утром. Мы шли с вещами по платформе, и вдруг знакомый голос:
– Оль-Оль, Наталья Сергеевна! – Это Коля Орлов, тот самый, из больших энтузиастов нашего драмкружка в 56-м полку. – Оставьте девушку с вещами, – говорит Орлов, – и пойдемте посмотреть моего сына. Он с Таней и с Пашкой в вагоне, здесь недалеко.
Мы пошли. Неутомимый путешественник, опять едет на новые земли. На этот раз в Крым.
– Виноград будем разводить, – бодро говорит он.
С удовольствием встретились с Таней. Она выглядит хорошо. А малыш просто замечательный, крепкий, ему полтора года. Видно, сумели они перенести эту голодную зиму.
«Токарь по металлу» тоже здесь. Но надо торопиться. Желаем Коле и его семье счастливого пути и тащим вещи дальше. Мама оставляет нас с Мурой в зале, а сама решает сходить к ювелиру и продать обручальное кольцо. В Изюме за него давали очень мало.
Мура Дятленко мне нравится. Ей двадцать один год, она развитая, умная и интересная. Рыженькая, с небольшими веснушками и зеленоватыми глазами. Она очень любит стихи. Мечтает поступить на филологический факультет. Стихов знает много, и мы тут же начинаем услаждать друг друга. Мама отсутствует долго, но мы этого не замечаем. Вкусы у нас почти одинаковые. Она также в ранней юности увлекалась Надсоном, сейчас относится к нему с нежностью и грустью. Ей была неизвестна последняя книжка Брюсова и последнее из знакомых мне стихотворений Маяковского: «Версты улиц взмахами шагов мну…» Находится бумага и карандаш, и начинается запись по памяти, а память у обеих хорошая. Я записываю некоторые незнакомые мне стихи Блока. Мура знает его хорошо.
Итак, на перепутье дорог, в проходной зале вокзала, в преддвериях абсолютно неизвестного, мы проводим время увлеченно и интересно. Я даже немного разочарована, когда появляется мама, правда, в руках у нее порядочный кусок сала, а это тоже из области волшебного. Мама в хорошем настроении, за кольцо она получила больше, чем хотела. «Сначала немного закусим, – говорит она. – Ведь Мура голодная из-за нас». Дело в том, что Муру ее мать снабдила салом, а у нас с собой был только хлеб. Утром мы хотели закусить, и Мура стала нас угощать салом. Мы, конечно, отказались: неизвестно еще, что ей предстоит в дальнейшем. Она же из протеста тоже не стала его есть. Так что теперь позавтракали мы все с удовольствием, и общее хорошее настроение было подкреплено хорошей едой. До поезда оставалось еще много времени, и мама предложила по очереди со мной и с Мурой походить по Харькову. Она уверяла, что город очень оригинальный. Таких узких улиц она еще нигде не видела. Очень большой и живописный базар. Меня почему-то Харьков мало интересует, а деликатная Мура изъявляет согласие. Увидев мою разочарованную физиономию, она шепчет мне: «Начитаемся еще стихов в вагоне».
Начинается посадка на московский поезд. Самотека уже нет, все идет под строгим контролем, хотя места еще не нумерованы. Вагоны по-прежнему «телячьи», как их называли тогда, но нар уже нет. Людям никогда не угодишь: какой-то старик жалеет, что полежать негде.
– Поезд идет двое суток с небольшим, – гордо заявляет проводница, – можно и без лежания!
В вагоне тесно, но терпимо. Все сидят на собственных вещах или на полу. Рядом с нами оказывается молодая симпатичная украиночка с мужем-военным. Видно, что родную Украину она покидает впервые. Я слышу, как она шепчет мужу:
– Ты поправляй меня, колы я неправильно щось скажу, а то твои родные пересмешничать надо мной будут.
– Не будут, – успокаивает ее муж.
И вдруг свисток к отправлению и тут же громкий гудок. «Ой, Москва, Москва!» – взволнованно вскрикивает украиночка, прижимая руки к щекам, и прячет свое лицо на груди растроганного мужа. А я слушаю гудок и невольно шепчу:
– Еще не все потеряно. Еще не все потеряно.
На остановках вагон атакуют пассажиры, но проводница бодро кричит: «Местов нет!» Она одна на два вагона. <…>
Чтение стихов продолжалось с таким же увлечением. Брюсовский «Романтикам» Мура тут же выучила наизусть. На ночь мы с ней сдвигали корзинки и как-то устраивались в полулежащем положении. Мама скрючивалась на своем чемодане.
В Москве 1922 года
Однажды утром, проснувшись, я ясно почувствовала запах черемухи.
Поезд стоял на станции. Мимо открытой двери вагона бегали девчонки с большими-большими букетами.
– А вот кому ляпешечек горяченьких? – повторял звонкий голос, и я поняла, что уже не на Украине. Русская речь звенела в ушах. Странное чувство овладело мной: мне было радостно встретиться с родными привычками, но одновременно как-то стало грустно, что теперь я больше не услышу певучей украинской мовы.
Поезд подошел к Москве незаметно, и вот мы уже очутились на площади Курского вокзала. Молодые современные москвичи даже не представляют себе, как выглядела Москва в 1922 году. Им бы она показалась городишком из глубинки. А перед нами, провинциалами, она предстала шумной и величественной. Ведь ни в Старобельске, ни в Изюме я не видела машин, а здесь они тарахтели и гудели оглушительно. Между прочим, слово «машина» в те годы применялось к поезду. «Мне домой на машине три дня ехать», – говорил кто-либо, и каждый понимал, что он имел в виду поезд. А автомобили так и назывались этим громоздким словом. Причем входило в оборот слово «грузовик», а слова «легковая», «легковушка» появились значительно позднее. В то время, о котором я пишу, на легковых ездили мало.
Итак, мы на площади Курского вокзала. Сначала направились прямо в зал ожидания, хотели сделать там привал и обсудить дальнейшие действия, но к нам быстро подошел гражданин, являющийся должностным лицом.
– Вы на какой поезд? Предъявите билеты, – сказал он.
Мы, не задумываясь, ответили, что мы только приехали.
– Ах, приехали, и направляйтесь, куда приехали, а зал загромождать нечего.
– Ну хоть немного отдохнуть можно? – просила мама.
