– Площадь велика, отдыхайте на воздухе.
И мы удалились. Мама поворчала, но заметила с удовлетворением, что, видно, стали наводить порядок на вокзалах. И народу там меньше, и чище. Мы дотащили вещи до того места, где стояли небольшие деревья, и уютно расположились в тени. Таких групп на площади было много. Отсюда никто не гнал.
Мама предложила следующий план. Так как мы решили остановиться у маминой подруги Анны Степановны Шевченко, а Новая Басманная, где она живет, находится по пути к Муриному адресу, то мама решила сначала съездить на трамвае к Шевченко и узнать, возможно ли нам у них остановиться, и если да, то вернуться за нами. В общем, как всегда: «Вы посидите, а я пойду». Когда мы остались одни, о стихах уже никто не заикался. Мы были ошеломлены Москвой, весной и каким-то новым, совершенно еще неизвестным поворотом в нашей судьбе.
– Неужели я правда в Москве и буду здесь жить и учиться? – вдруг сказала Мура, глаза ее блестели, и она сжимала руки.
Я молчала, но в сердце росла радость и тревога за Ташу. Если бы она была сейчас рядом со мной!
Постепенно мы пригляделись к окружающему. Мимо сновал народ, бегали молоденькие девчонки, покупали ириски, – впрочем, ириски покупали не только девчонки, а буквально все, они заменяли, очевидно, мороженое.
– Смотрите, Леля, – показала Мура, – пояса на платьях короткие, только сзади и помещаются гораздо ниже талии. В Изюме я такой моды не замечала.
– Да, и много жакетиков, и все с такими же поясами, и юбки в складку, – ответила я. Мы перекидывались временами пустыми фразами и сидели взволнованные, притихшие.
Наконец появилась мама.
– Ну, едем, Анна Степановна ждет нас.
Наняли рикшу, как и два года тому назад, их было много, и потихоньку тронулись по Земляному Валу. Рикша ехал по краю мостовой, а мы шли по тротуару. Движение небольшое, главным образом битюги с телегами, попадались, правда, и извозчики, и у Курского вокзала я их видела, но мы к ним даже и не приценялись. Иногда профырчит грузовик. Мы шли, и все кругом нам очень нравилось: и казавшееся широким Садовое кольцо (оно во много раз было уже теперешнего), и изредка попадающиеся по пути зеленые деревья, и люди в летней одежде. Издали увидели скульптуру у Красных ворот. Ясно вспомнилось, как сжималось мое сердце при виде этой группы давно, в детстве, когда меня отвезли в институт. Я знала, что рядом с Красными воротами находится моя тюрьма, и я завидовала всем прохожим и даже пролетавшим мухам, что их не запрут в четырех стенах. Мы прошли Старую Басманную. Вот он, наш бывший институт. Что значит далекое прошлое! Никакой вражды к этому зданию я не чувствую, а смотрю на него даже с грустью. Мне жалко, что я уже не та девчонка-фантазерка, что томилась в институте.
– Вы не знаете, что помещается в этом доме? – спросила мама нашего возницу.
– НКПС, Народный комиссариат путей сообщения, – отвечает он.
Мы обогнули бывший институт, вот и Новая Басманная, дом 10 – красивое здание с балконами. Это был кооперативный дом. Незадолго до революции мама говорила нам, что Шевченко строят себе квартиру. Мы не поняли: «Как, сами строят?» Мама объяснила, что несколько богатых человек объединились и сообща строят дом, с тем что у каждого будет собственная большая квартира. Дом получился по тогдашнему времени шикарный. Сейчас это коммунальная квартира. Но семье Шевченко оставили две большие, очевидно лучшие, комнаты с балконом. Встречают нас очень приветливо. Мама хочет идти провожать Муру, но Коля, старший сын Анны Степановны, предлагает свои услуги.
– Отдохните, вы, наверно, очень устали.
Прощаемся с Мурой и просим писать по адресу Шевченко.
Когда я вошла в комнату, была потрясена роскошью и количеством мебели. Ее было чересчур много, ведь здорово уплотнили, и чувствовалось, что некоторые хорошие вещи были излишни и просто спасались.
Анна Степановна выглядела по-прежнему молодо. Она ровесница маме, ей сорок два – сорок три. Невысокого роста, брюнетка с большими черными глазами. В ее лице есть что-то схожее с картиной Крамского «Неизвестная». Конечно, сходство отдаленное, нет этого таинственного, немного надменного обаяния, которое так хорошо передано Крамским. Муж ее намного старше, ему за пятьдесят. Он работает в каком-то торгпредстве или внешторге, я не помню, как назывались тогда подобные учреждения. У них два сына, Коля и Юра, я немного писала о них. Старший перешел на последний курс Высшего технического училища. Младший готовится к вступительным экзаменам в Горный институт.
Хозяин и хозяйка нас буквально засыпали вопросами. Андрей Ефремович сам украинец, и его интересует все. За разговорами время пролетает быстро, а Коля все не возвращается; нас с мамой волнует, нашла ли Мура своих родных, как они ее встретили. И вдруг влетает Коля:
– Ее дядю мы не застали, он уехал на дачу, дома никого нет. Она хочет ехать к тетке. Это недалеко. Я оставил их на улице, а сам побежал сюда посоветоваться. – Коля запыхался, чувствуется, что искренне озабочен Муриной судьбой.
Мама всполошилась.
– Это я виновата, – говорит она, – надо было мне самой идти с ней.
– Ну и чем бы ты ей помогла? – спрашивает Анна Степановна. – Спасибо большое, Коля, теперь я пойду с Мурой сама, – решает она. Но Коля не отступает, и они удаляются вместе. Через некоторое время возвращаются. Все благополучно. Тетка приняла Муру ласково. Дядя, оказывается, вскоре вернется и будет рад приезду племянницы. Мы успокоились.
Я замечаю, что мама что-то очень веселая. Анна Степановна готовит нам ванну, уже поздно. Мы остались одни, достаем себе белье. И вдруг мама шепчет мне:
– Ты и не представляешь себе, какую приятную новость я тебе сообщу. Ты помнишь мою брошку с амурчиком? Странно, за два с половиной года, что мы выехали из Можайска, никто из вас ни разу не вспомнил и не спросил про нее, я была рада и молчала. Вы ведь не знаете, что я ее оставляла Анне на сохранение. С собой брать ее я боялась. В марте я написала Анне из Изюма, что мы думаем возвращаться в Москву, и просила ее подыскать покупателя. И вот покупатель нашелся, он дает очень хорошую цену.
Я просто поражена мамиными словами. Значит, у нас есть какая-то перспектива! Значит, полунищенское существование хоть на время прекратится! А так легко было Анне Степановне сослаться на воровство в квартире и присвоить брошку.
Какое все-таки большое удовольствие залезть в ванну. Мы с мамой вспоминаем, когда последний раз мы пользовались этим недоступным комфортом. Получается порядочно: пять лет назад. Последний раз мы влезали в ванну весной 1917 года. А все это время мылись в лучшем случае в провинциальных баньках, а большей частью в лохани и корыте.
Едва моя голова коснулась подушки, как я крепко заснула, а ведь мечтала, как буду вечером в постели осмысливать свои впечатления. Утром мама разбудила меня рано: во-первых, хозяева встают рано, во-вторых, за сегодняшний день она хотела провернуть много дел. Сначала я пыталась помочь Анне Степановне, но она откровенно сказала:
