– Знаете, мне будет приятнее, если вы посидите в сторонке, дело это мне привычное, и все заведено раз и навсегда. А мы попьем чаю и поговорим, когда они уйдут. – И я с удовольствием наблюдала из своего уголка, как эта маленькая женщина с насмешливым лицом одновременно обслуживала и командовала тремя громадными мужчинами.
Она делала все это спокойно, без лишней суеты. Не сердилась и не ахала, когда Юра пролил стакан.
– Этого надо было ожидать! – Она тщательно оглядела каждого. – Что, это модно, когда рубашка пузырится сзади? – спросила она Колю.
Тот смущенно пробурчал, запихивая рубашку:
– Дай мне, пожалуйста, носовой платок.
– А ты протяни свою длинную руку и возьми сам, ты же знаешь, где они лежат. Пора привыкнуть, что горничных нет и не будет, – сердито сказал Андрей Ефремович, и вдруг его интонация переменилась: – Анечка, ты забыла мне ложечку в стакан положить.
– Ложечка лежит рядом со стаканом, у тебя глазки еще не проснулись.
«Да, дел у нее хватает до самого вечера», – подумала я. А вчера, когда я уже засыпала, слышала, как она сказала, открыв дверь в столовую, где ложились мужчины:
– Ну, что ж не несете ваши оторванные пуговицы и рваные носки?
Когда все ушли, мы сели пить чай, и Анна Степановна стала обсуждать с мамой наши дальнейшие планы. Очевидно, мама обдумывала все это заранее, потому что ее планы были разработаны. Я слушала их впервые и, конечно, с большим интересом. Главная мамина задача была подать заявление в Можайский исполком о возвращении нам дома, так как это дело длительное, необходимо снять комнату, то есть комната вообще нужна в первую очередь. В Можайске, она считает, жить будет дороже, и она решила снять комнату в деревне Отяково или Косьмово. Дальше, на что мы будем жить? Мама рассчитывает на сумму, полученную за брошку, купить корову. Продержать ее летом на пастбищном корму, а к осени, перед отъездом, продать. Таким образом, у нас будут деньги для начала зимней, оседлой жизни. Анна Степановна очень одобрила мамин план, а я просто пришла от него в восторг. Только меня удивляло, почему мама не хочет, чтобы я поступила на работу, но для этого, конечно, надо жить в Можайске.
– Не хочу! – воскликнула мама. – Ты не слышала, что рассказывал Андрей Ефремович о том, как трудно сейчас устроиться на работу. В Москве появилась биржа труда, и там колоссальные очереди. Так что на то, что ты скоро устроишься, надежд нет.
Это меня опечалило. Безработица была неожиданной новостью.
– У нас Юра целую зиму проболтался, не мог никуда устроиться, – сказала Анна Степановна, – несмотря на протекцию отца.
Но разговаривать больше некогда. Прежде всего мама хочет сходить со мной на Немецкий рынок, он здесь недалеко.
– Ведь вы же обе совсем раздетые, надо вам купить какой-нибудь недорогой материи, и в Можайске сошьем по платью. Потом надо съездить к Эйсмонтам, у меня на них главная надежда. Может, помогут Таше с работой.
– Вот ты материю хочешь покупать, она, наверное, безумно дорогая, а на корову-то хватит? – спрашиваю я.
– Должно хватить, у меня денег еще нет, это Аня меня пока выручает, а деньги принесет сегодня вечером Андрей Ефремович.
– Так имейте в виду, – обращается к нам Анна Степановна, – у нас обед в четыре часа, и вы обедаете с нами.
– Хорошо, – растерянно отвечает мама, – я куплю что-нибудь на рынке к обеду.
– Ни в коем случае, – раздается властный голос. – Денег зря не трать, а то отберу половину, обедайте и все. В четыре часа.
Когда мы вышли из длинного квартирного коридора на площадку лестницы, я заметила, что двери, выходящие из коридора, красивые и застекленные и площадка порядочная, на ней стоял столик с какой-то шипящей машинкой, на которой грелась большая кастрюля.
– Что это за машинка? – спросила я маму.
– Неужели ты примуса никогда не видела? – удивилась мама.
– А где я могла его увидеть? Занятная машинка. – Я разглядывала примус.
– Вот видишь, Аня не хочет готовить на общей кухне, там очень шумно, и поставила здесь себе столик – по-моему, уютно.
Немецкий рынок был громадный. Он произвольно занял все ближайшие улицы. Палаток и лотков очень мало. Вся торговля на руках и на земле. Сидели прямо на тротуарах с разложенными товарами, стояли у самых трамвайных рельс на мостовой. Трамвай проезжал медленно, непрерывно звеня. Мама оживилась, бегала от одной материи к другой. Щупала, разглядывала. То бросалась к готовым платьям, которые торговки держали на руках, на плечиках. Вдруг схватывала явно дорогое и неподходящее платье и прикладывала его ко мне. А меня эта суета совсем не увлекала, я боялась, что мама потратит деньги и мы не купим корову.
– Смотри, симпатичный материальчик, и наверно, недорогой, – показала мама. В отдалении на траве сидел человек, перед ним лежал большой кусок скромной серой ткани. Ткань была похожа на туальденор, но отличалась от него выработкой и казалась немного шелковистой. В моем воображении быстро возник костюм из этой ткани. Юбка в складку и жакет с поясом ниже талии, пришитым сзади. Человек запросил за материю очень дорого. Но мама торговалась, уходила, возвращалась. Когда наконец договорились и торговец стал отмеривать ткань своим аршином, я предупредила маму, что мне бы хотелось купить на костюм.
– А я так и думала на костюм, – сказала мама. – И кофточку сошьем беленькую. Там у нас в сундуке папин фрак лежит, так подкладка у него белая, канаусовая. Вполне блузка с коротким рукавом выйдет. – Мама вдруг запнулась, очевидно, подумала: «Лежит ли?»
С момента выезда из Изюма мы точно сговорились о вещах не произносить ни слова. Что ж гадать? Скоро сами узнаем.
– Ну вот, теперь поищем что-нибудь Ташеньке, – удовлетворенно заявила мама. – Смотри, вон ножницы! Мы свои потеряли в Изюме, а без ножниц как без рук. – И мама бросилась покупать ножницы.
Вдруг мы увидели пожилую женщину, уныло стоящую с отрезом на платье. Это была шерсть очень приятного темно-зеленого оттенка.
– Вот бы Ташеньке, к ее цвету лица пошло бы, но это нам, конечно, не по карману.
Женщина услышала мамину фразу.
– Купите, я уступлю, мне очень деньги нужны, – предложила она.
– А какой бы хороший костюм вышел, – мечтательно произнесла я.
– Ты знаешь, – подхватила мама, – а если сделать жакет на вате, чтобы он заменил пальто, которого у нее нет?
Мне очень захотелось купить для Таши этот отрез, маме тоже, и мы его купили, и хотя женщина много уступила, но цена все же была большая.
Когда мы зашли к Шевченко, чтобы отнести покупки, Анна Степановна одобрила зеленую материю.
– А что же Лелина такая бледная? – спросила она.
– Вам моя не нравится? – грустно заметила я. – А мне казалось, будет хороший костюм.
– Очень хороший, – сказал оказавшийся дома Коля. – И пойдет к вашему цвету лица.
