– Ого! – засмеялась Анна Степановна. – Оказывается, мои сыновья умеют делать комплименты. Не знала. Ты прав, у Лели очень хороший цвет лица, но ее синий сарафан и вышитая рубашечка его подчеркивают, а серый цвет будет гасить.
Мама расстроилась.
– Она так торопила меня. Ну ладно, едем к Эйсмонт.
У Эйсмонтов мы застали одну Елизавету Васильевну. Антон Антонович, конечно, на работе. Мамин приезд был неожидан, и Лялечка очень радостно приветствовала нас. После всяких восклицаний и взаимных вопросов выяснилось, что Антон Антонович работал непрерывно.
– У него отдыха не было, как у многих бывших, ведь он влюблен в свой транспорт, а кроме того, всегда был «красненький», – рассказывала Лялечка своим изнеженным голоском. – Сейчас он начальник управления Белорусско-Балтийской железной дороги. Почему-то эти две дороги объединили, и от этого бедному Тонечке работы прибавилось. Он так мало бывает дома!
Елизавета Васильевна все такая же. Тяжелые годы не изменили ее, возможно, они не были для нее тяжелыми. Такая же интересная и изящная, тот же вид избалованной куколки.
– А ваша няня с вами? – спросила мама.
– Слава Богу, со мной, я бы без нее пропала.
У Эйсмонтов жила нянька, которая вынянчила Лялю. Обе они очень любили друг друга.
– Значит, вы хозяйством занимаетесь? – спросила мама.
– Что вы, Наташенька, какая из меня хозяйка, терпеть его не могу. Я работаю. Вы помните нашего знакомого доктора? – Ляля назвала длинную польскую фамилию. – Он открыл частную клинику и пригласил меня в качестве сестры. Сегодня я на приеме с двух часов.
Я невольно любовалась Елизаветой Васильевной. На ней было белое платье, все в прошивках. Свои очень густые черные волосы она причесывала всегда одинаково. Заплетала их на две косы и каждую укладывала над ухом. Получалось по бокам два пышных украшения, которые шли к ее удлиненным черным глазам. Я невольно сравнивала двух подруг. Мама выглядит еще молодо, но, конечно, старше. А руки, какие у них разные руки! Да, жизнь у них совершенно разная. Мама живет для нас и с нами, Ляля только собой и для себя. Даже если ее сравнить с обеспеченной Анной Степановной, жизнь которой полна забот и хлопот, сравнение не в пользу Ляли.
Итак, наша очаровательная хозяйка была любезна с нами в высшей степени. Она уверяла:
– Тонечка обязательно что-нибудь сделает для девочек, хотя должна сказать, что до сих пор, о ком я ни просила, он всегда отвечал: «Уволь, Лялечка, не могу». Уж если скажет «уволь», то все.
Я заметила, как вытянулось мамино лицо. Ляля, видно, тоже заметила.
– Нет-нет, Наташенька, не пугайтесь, он не любит маменькиных дочек, а ваши такие самостоятельные, работали в армии. Только мне хотелось бы, чтобы вы сами рассказали о них. Приходите сегодня вечером, часов в восемь, он будет дома, и я вернусь из клиники.
Когда мы вышли от Эйсмонт, мама посадила меня на трамвай, на Басманную, а сама решила проехать в Конюшки, поискать тетю Анюту и узнать что-нибудь о Лодыженских. Вернувшись к Шевченко, я застала Анну Степановну у своего примуса, а Коля нашел необходимым развлекать меня.
– Посмотрите, как у нас много видно с балкона, – сказал он, открывая туда дверь. Балкон выходил на Басманную, но сбоку видны были рельсы железной дороги, и по ним бегал паровозик, весело посвистывая.
– Какая прелесть, – сказала я, – люблю рельсы, вагоны, вокзалы – все, что связано с железной дорогой, и значит, с путешествием. Несмотря на то что 1920 году мы очень пострадали от этой железной дороги. А в детстве моя мечта была жить около станции. Мы часто ездили к маминой подруге. Садик ее дома выходил прямо на платформу, и мы любили наблюдать, как проходят и уходят поезда. Пассажиры, и особенно дальнего следования, мне всегда казались загадочными и таинственными.
– А вы романтик, – сказал Коля. – Еще я заметил, что вы вместо «я» говорите «мы». Вы, наверное, очень дружны со своей сестрой?
– Очень, и сейчас очень скучаю без нее. А вы дружны с братом?
– Да, но сестры всегда нежнее друг к другу, чем братья.
Мы непринужденно беседовали. Коля интересовался нашими путешествиями на Украину, но мне не хотелось вспоминать эту тяжелую историю.
– Как вы решились тогда на такой риск? Мама очень удивлялась. А я дальше Тарасовки нигде не был.
Коля производит на меня приятное впечатление. Развитой и веселый. Только он кажется мне совсем мальчишкой, как будто он не ровесник, а года на четыре моложе.
Наконец пришли Андрей Ефремович и Юра, вернулась мама, и всех пригласили обедать. Болтая с Колей на балконе, я не заметила, как Анна Степановна накрыла на стол. От такой сервировки я отвыкла. Белая скатерть, у приборов салфетки. В хлебнице горка нарезанного хлеба. Мама подала сало, которое мы купили в Харькове.
– Настоящее украинское сало, – весело сказал Андрей Ефремович.
Анна Степановна принесла большую фарфоровую супницу. Суп был изумительный, мясной, наваристый. В нем много картошки, морковь, лук. Я ела как во сне.
– Леля, почему вы едите без хлеба? – спросила Анна Степановна.
– Она стесняется, – сказала мама.
Я поймала на себе удивленные взгляды и протянула руку за хлебом. Почему они меня не понимают? Или у них голод кончился? Или я, как весной 1920 года, попала сразу в страну обетованную? Я доедаю суп и поспешно встаю, чтобы мне не предложили еще тарелку.
– Спасибо большое, я очень сыта.
– Как сыта, а второе? – изумляется Анна Степановна.
Я молча сажусь. Второе меня убивает окончательно. Котлеты, мясные котлеты с картошкой. Я ем крошечными кусочками, блаженствую и смущаюсь, мне кажется, что все смотрят на меня. А Анна Степановна еще говорит извиняющимся тоном:
– У нас сегодня картошка в супе и как гарнир.
Нет, я определенно попала на другую планету!
Мамина поездка в Конюшки оказалась безрезультатной. О тете Анюте она так ничего и не узнала. После обеда, вымыв и убрав посуду, мы втроем уютно уселись на диване и стали говорить о нашей будущей жизни. Коля примкнул к нам.
– А продавать молоко вам, наверно, некому будет? – спросила Анна Степановна.
– Конечно, некому, да нам и не надо: будем делать сметану, творог. Ведь мы в этом деле опытные, – ответила мама.
Я вдруг представила себе это предполагаемое существование, мне оно показалось сущим раем. И я стала с энтузиазмом описывать маленькую деревушку Косьмово, стоящую в лесу.
– В ней всего дворов пятнадцать, а кругом лес на три версты. Сколько в этом лесу грибов, а сколько земляники на просеках!
Вдруг Коля что-то зашептал матери на ухо.
– Господи, – возмутилась она, – как маленький: неужели ты не понимаешь, что неприлично шептаться в обществе. Наташенька, а что если я к вам подкину Колю на месяц, он просит, но, по правде сказать, я сама об этом подумала.
