– Я тебя до околицы провожу, вернусь, Колю ужином кормить буду. – Деревенька наша коротенькая, и я только успела спросить Дуню: – Тебе Коля не понравился?
– Ничего, – ответила она. – Только какой-то он несамостоятельный.
– Вот и мне так кажется.
Уже у самой околицы я сказала, вздохнув:
– От Таши до сих пор ни одного письма не получали.
– Придет, – бодро успокоила Дуня, и мы простились.
Когда сели ужинать, Коля сказал:
– Я так рассчитывал на сегодняшний день, и так мало мы были вместе.
– А в лесу полдня ходили.
– Ну, в лесу грибы отвлекали наше внимание, и вообще, эти грибы заполнили собою всю вторую половину дня.
– Однако вы кушаете их с удовольствием, – сказала я, подкладывая ему в тарелку со сковородки.
Коля рассмеялся.
– А после ужина вы будете гнать меня домой.
– Коленька, вам же самому будет неприятно за меня, если Пестричиха скажет маме, что вы без нее возвращались домой позднее обычного.
– Это верно, – сказал Коля, и мы попрощались долго и нежно.
Спать я легла не сразу – помыла посуду, процедила молоко. В мамино отсутствие корову доила соседка Настя. Хотя я и училась доить, но мама мне не доверяла. Грибы мои сохли хорошо, и я поставила в еще горячую печку большой чугун с водой – теплая вода всегда пригодится. В горнице после жаркой избы было хорошо и прохладно. Я оставила дверь, выходящую из сеней во двор, незапертой. В четыре часа Настя придет за подойником, а потом принесет молоко. Засыпалось, конечно, мгновенно. Мне казалось, что я только-только закрыла глаза, как вдруг меня разбудили шаги по горнице.
Неужели мама вернулась? Не может быть, так рано, или Насте что-нибудь понадобилось? А как спать хочется. Недовольно щурясь, я открыла глаза. На моей постели сидела Таша.
– Это что, сон? – воскликнула я. – Неужели ты приехала? Ущипни меня.
Таша, смеясь, целовала меня.
– Господи, как хорошо, как мама обрадуется, когда из Можайска приедет, – твердила я, вскакивая и одеваясь. – Ташенька, сейчас я накормлю тебя на славу. Да, у меня в печке большой чугун с водой стоит, она, наверно, еще не остыла. Сначала помоешься, в избе тепло.
– Помыться очень хочу. Но ведь я свою корзинку на станции оставила, у маминых знакомых. Она мне так в письме написала.
– Ну и что, у меня все найдется.
– Я хочу сначала посмотреть, как вы устроились. В Изюме, думая о вас, я так часто представляла себе ваш домик.
Я с радостью показывала ей все. Таша разделяла мою радость. Поднимая крышки горшков и мисок на полочке в горнице, я чувствовала себя метрдотелем нашего ресторана.
– Смотри, здесь вареники, в горшочке сметана, на сковороде жареные грибы, а вот белые лепешки и черный хлеб, мама сама пекла. А молока сколько хочешь.
– Прямо рог изобилия! – восхищалась Таша. – Не верится, что так быстро все изменилось.
– Со мной было то же самое. Ну, идем в избу: ты будешь мыться, а я поставлю самовар.
Мы делали свои дела и говорили. Оказывается, Ташин поезд пришел вчера вечером, она оставила корзинку у маминого знакомого железнодорожника и пошла в Косьмово. Когда она входила в Отяково, уже темнело. Выходит, что в то время, когда прощались с Дуней и она так уверенно сказала: «Приедет!», Таша уже шла по широкой отяковской улице. Они встретились у красных столбов, при въезде в нашу бывшую усадьбу. Обе были поражены. Дуня не пустила Ташу идти дальше и уговорила ее переночевать у них. Она сказала, что идти темной усадьбой и полем очень жутко. Таша согласилась, но, как только рассвело, побежала в Косьмово. Натальину избушку она узнала. Вошла во двор, дверь в сени была открыта. Я дала Таше белье, свой сарафан с вышитой рубашкой, а сама на радостях надела так называемый греческий костюм – он еще был цел. Туалеты наши жили долго. Когда я все приготовила, на ходиках было семь часов.
– Ты покушай сейчас, Колю ждать не будем, он раньше полдевятого не приходит, – сказала я.
Какое наслаждение было кормить Ташу, ей все очень нравилось.
– Даже картошка у вас есть, – заметила она, когда я подала к грибам жареную картошку. – Она, наверно, очень дорогая?
– Представь, она досталась нам почти бесплатно. – И я рассказала, что еще в мае к нам пришел Алексей Крайний. – Ты бы его не узнала, помнишь, такой высокий, статный, а сейчас постарел сильно и ростом стал меньше, сгорбился. Пришел нас навестить. Так же интересуется политикой, все про НЭП меня расспрашивал. Не хотят ли к старому повернуть? Я рассказала ему все, что могла, вдруг он обратил внимание на мою шинель, которую я повесила сушить на заборе. Он с удовольствием щупал ее и приговаривал: «Какая теплая, мягкая. Продай ее мне». «Да она вам, наверно, не годится», – сказала я. Он тут же надел ее, и оказалась впору. «Давай подарим дяде Алексею мою шинель», – сказала я маме. Не успела мама ответить, как Крайний рассердился на меня: «Ты что, помещица, что ли, богатая, такие вещи раздаривать, я вам картошки за нее привезу». И представь себе, на другой день его сын привез нам чуть не полный мешок картошки.
Позавтракав, Таша села в качалку и сказала:
– Давно я в нашей качалке не сидела.
В этот момент я увидела в окошко поднимающегося на крыльцо Колю.
– Я спрячусь, а ты сиди: интересно, как он будет реагировать, – быстро шепнула я и спряталась за печку, но тихонечко выглядывала из-под старой занавески.
Коля остановился у порога и отвесил низкий поклон, даже рукой пола коснулся. Таша быстро встала и тоже ответила поясным поклоном. Коля, смеясь, протянул к ней руки, и вдруг лицо его вытянулось, а руки безвольно опустились. Я, смеясь, выскочила из-за печки.
– Вот видите, какая у меня радость!
– Это та самая Таша, которая столько волнений доставила родственникам своим молчанием? – смущенно говорил Коля.
– Не упрекайте меня за молчание, мне еще столько предстоит выслушать неприятных слов, – вздохнула Таша.
Вскоре мы наняли у Насти лошадь и поехали на станцию за Ташиной корзинкой. Все шутили, смеялись, настроение было приподнятое. Выезжая из бывшей усадьбы, мы увидели маму. Она стояла у колодца, находящегося в начале деревни Отяково, налево. У колодца также стояла лошадь, запряженная в телегу, мужчина поил ее из ведра, а мама оживленно беседовала с женщинами, достающими воду. Таша уже несколько раз спрашивала, как выглядит мама. Я отвечала ей, загадочно улыбаясь: «Сама увидишь». Я уже писала, что мама обладает способностью очень быстро худеть и полнеть, смотря по обстоятельствам. Таша видела ее в последний раз на станции в Изюме, очень худой. За эти два месяца она поправилась и выглядела если не полной, то во всяком случае упитанной.
– Вон мама, у колодца, – первая заметила ее я.
– Боже мой, неужели это она, ее узнать нельзя, – взволнованно говорила Таша.
