– Леля, Леля, обожди, не входи в избу, я на минутку. – Ко мне бежала Дуня. – Ты знаешь, вчера вечером Вознесенский поп сгорел, брат с ночной пришел, сказал.
Я ничего не поняла.
– Как сгорел? Совсем, умер?
– Нет, все живы, а дом сгорел. Со станции пожар было видно, ихние ребята бегали смотреть.
Тут только я поняла, что случилось.
– Да ты не расстраивайся, может, что и вытащили. Ну, я пойду, сегодня дрова возим.
«Как я их встречу? Как им скажу? – вертелось у меня в голове. – Может, и так расстроенные приедут». Из рук все валилось, я топила печь, готовила обед и поглядывала в окошко. Время тянулось медленно, и вместе с тем обед мой долго не поспевал. «Вон они», – увидела я обеих из кухни и выскочила на крыльцо. Мама и Таша шли веселые и бодрые. «Пусть сначала они расскажут, не буду сразу их ошарашивать», – подумала я.
– Все на редкость удачно, – весело сказала мама.
– 25-го я уже иду на работу, – подхватила Таша.
– И квартиру нашли, – продолжала мама. – В Немчиновке, хорошие две комнаты, первый дом от станции. А главное, замечательная новость. Антон Антонович дал распоряжение выделить нам товарный вагон для вещей на Немчиновку, и мы можем переехать хоть завтра. – Мама даже показала бумажку. – А что с тобой? Ты какая-то растерянная, и, смотри, на щеке у тебя сажа.
Я растерла на лице сажу и сказала:
– Вчера Вознесенский поп сгорел.
– Как? Совсем? Бедный старик! – вскрикнула Таша.
– Нет, все живы, – ответила я по-дуниному, – дом сгорел.
– И глубоко-черная сгорела?
– Боже мой, бедная Наташа, – говорила мама. – Каково ей, не заболела ли с горя?
Решили, пообедав, всем отправиться в Можайск. Нас ждало страшное зрелище. Вместо веселого розового домика и уютного двора с сараями был черный, засыпанный пеплом пустырь. И хотя мы знали, куда идем, но невольно остановились в остолбенении. Мальчишки, рывшиеся в горелых кучах, сказали нам, что тетя Настя с батюшкой у соседей, а тетя Нюша с Витей перешла к подруге. Наташа сидела в комнате, в пальто, замотанная платком, и смотрела как-то безучастно. Мама обняла ее, они обе заплакали. Вскоре мама послала нас домой, а сама сказала, что придет позднее. Соседка вышла с нами и подробно рассказала про пожар. Она уверяла, что это поджог, будто даже нашли железную банку из-под керосина. Вещи вытащили почти все, даже наш стол, про который я писала, под красное дерево с большим количеством ящиков. Только не взяли наш гардероб и горбатый сундук: они стояли в чулане, а загорелось как раз с той стороны. В сундуке было кой-какое наше имущество. Конечно, книги сгорели все. Они горели, как фейерверк. Когда мама вечером вернулась домой, рассказала, что ей удалось немного вывести Наташу из ее прострации.
– Конечно, это все ужасно. Но вещи почти все вытащили, помещение им жилотдел должен дать в первую очередь, как погорельцам. Будут строиться потихоньку, деньги, видно, у старика есть. Когда я уходила, Наташа вспомнила, как там Витька с Нюшей, стала заботиться о старике. В общем, если человек живет для других, ему отчаянию предаваться некогда, – закончила мама.
Причина же пожара для нас так и осталась неясной. Мы не могли себе представить, чтобы у этих мирных и скромных людей были такие враги, которые могли поджечь их дом. На другой же день мама пошла на станцию оформлять вагон. Его обещали дать через два дня. Сборы наши были короткие. И вот мы уже в поезде. Привезли из Можайска, увы, один стол от Наташи и корзинку со стеклянной посудой от Корженевских.
– Опять мы в вагоне, на перепутье, – шутит Таша.
– Вагончик-то пустой, – говорю я.
– Если бы не пожар, был бы полнее.
– Ну, знаешь, – сердито возражает мама, – нечего Бога гневить, это счастье, что мы так много вещей взяли с собой в Косьмово. Что вам еще надо? Две кровати, диван, два стола, выдвижное кресло, три стула, табуретка. Вот ни гардероба, ни шифоньера! Но, надеюсь, Архаров починит, и я как-нибудь доставлю его на Немчиновку. О чем я волнуюсь, это как мы появимся у нашей хозяйки на кухне со своими чугунами. Ты обратила внимание, Таша, какая у нее аккуратная плита и уютная кухня? Что бы нам взять в Косьмово хоть одну кастрюльку!
– Да, горбатый сундук очень жалко, там кое-что было, занавески желтенькие с розовыми букетиками. Какое бы летнее платьице вышло! А «глубоко-черная», а книги как жалко! – вздохнула Таша.
– Ну, нечего Бога гневить, – опять повторила мама.
Уже начинало темнеть, а прицеплять нас что-то не собирались. Мама поняла, что «не подмажешь – не поедешь», и кому-то что-то сунула. Прицепили быстро. Мы проехали всю ночь, а утром оказались в Немчиновке.
В Немчиновке
Дом мне очень понравился, окруженный большим садом. Если ехать из Можайска в Москву, то по ходу поезда, направо от станции, первая просека и на ней первый дом налево. От станции буквально две минуты ходьбы, а то, что слышны гудки и шум поездов, так это нам с Ташей нравилось. Да и движение, конечно, сравнить с теперешним невозможно. Дом большой, пять комнат, просторная кухня. Два входа, один из сада через террасу, другой через кухню со двора. В наши две комнатки мы попадали через кухню. Они были смежные, очень симпатичные, светлые. Двери наполовину застекленные. Мы устроились хорошо.
Жизнь потекла совсем на новый лад. Теперь в роли домашней хозяйки оказалась я. Мама тоже уезжала с утра искать уроки. Мое же трудоустройство было самым тяжелым. На бирже труда состояли тысячи людей, и все с московской пропиской. Безработица явилась для меня странным и совершенно непреодолимым препятствием. Это, конечно, очень отразилось на моем моральном состоянии, но постепенно я привыкала к мысли, что и домашними делами кому-то заниматься надо. А их много. Носить воду (колодец был довольно далеко), пилить и колоть дрова, топить плиту и печку в комнатах, готовить обед, ходить в лавку, стирать. Конечно, в стирке мама львиную долю брала на себя.
Лавок в Немчиновке тогда было две: одна – частная и другая – кооператив. Конечно, мы стремились все брать в кооперативе, там намного дешевле, но и народу зато больше. Помню, там появился сахар-песок коричневого цвета, он был менее сладок, чем белый, зато дешевле вдвое или втрое. Мы с удовольствием брали его. Особенно полюбила его Таша. Когда мы уже переехали в Москву и жизнь наладилась настолько, что проблема сахара для нас уже не существовала, Таша иногда говорила:
– А я бы с удовольствием сейчас поела коричневого песочку с хлебом.
Человеком, с которым мне приходилось общаться чаще всего, была наша хозяйка, Александра Ивановна Костина. В доме жили она и ее муж. Хозяйке было лет пятьдесят. Лицо у нее интересное, цыганского типа, большие черные глаза, и даже длинные золотые серьги позвякивали в ушах. Мужу – лет семьдесят. Он перенес удар, но ходил, только руку держал на перевязи. Мы его очень мало видели, на кухню он выходил редко. Мне запомнилась его седая голова, вежливое лицо и изысканные поклоны. Александра Ивановна рассказывала мне обо всем подробно. Она любила поговорить во время готовки.
