– Ведь мы с моим стариком не венчанные, я фабричная, на фабрике работала. А собой хороша была. Вам, наверное, смешно теперь про это слушать?
Мне не было смешно. Она и сейчас интересная.
– Вздыхателей за мной целый хвост ходил, но все без серьезных намерений. А я выбрала своего старика. Он тогда еще хорош был, даром что на двадцать лет старше меня, и богатый. На семью его я наплевала и пошла к нему на содержание. Вот тогда-то он мне эту дачу и купил. Сыновья его ненавидели меня, а на дачу и сейчас завидуют. Когда его удар хватил, никто не приехал, я одна его выходила.
Несмотря на ее циничность (иногда она любила употреблять словечки, коробившие меня), она была очень простодушна и относилась ко мне хорошо и ласково.
В первое же воскресенье мы отправились с мамой на Ваганьковское кладбище, к папе на могилу. Стоял конец октября, но живые цветы возле ограды продавались. Мы купили астр и хризантем. И случилось что-то странное. Мама не могла найти место, где похоронен папа.
– Ведь там не одна его могила, ведь там и Володя, муж Натули, тетя Настя Сухотина, сестра вашей бабушки, – говорила мама взволнованно, – как же я не могу найти?! Подождите, вот угол ограды, отсюда я всегда шла к большому вязу. Дерева нет.
– Вон какой-то пень, – робко сказала Таша.
– Его срубили, а под деревом была могила тети Насти, папина рядом. Ни одной старой могилы я не вижу. Это все новые. Их просто срыли и похоронили других.
Мама села на уцелевшую скамеечку и заплакала. Мы стояли растерянные, с цветами в руках.
– Это я сама виновата, – говорила она, всхлипывая, – даже могилу мужа не уберегла. Зачем меня понесло в такую даль от Москвы! Это ты меня сманила, – обратилась она к Таше.
– Мамочка! – Таша присела на край маленькой скамеечки.
– Когда ты последний раз была на кладбище? – спросила я.
– Весной 1917 года.
– Вот видишь, возможно, что срыли могилу в 1919 году, когда мы жили в Можайске.
Мама опять заплакала.
– Пять лет не навещали его!
– А время-то какое было, еле живыми остались, – успокаивала я ее.
– Не надо было ездить, – причитала мама, вытирая глаза и сморкаясь.
– Цвелевы никуда не ездили, а из пяти человек трое умерли дома от тифа, – заметила Таша.
Мама как-то сразу перестала плакать.
– Давайте положим цветы вот на эту могилку, здесь близко был похоронен папа, – предложила она.
Мы положили цветы на запущенный холмик с покосившимся крестом и грустно направились домой.
К теме о трагической гибели Цвелевых мама возвращалась не раз.
– То, что Мария Михайловна не перенесла тифа, понятно, у нее был порок сердца. Но Маня и Зина – молодые!
– Маня меня не так удивляет, как Зиночка, – отвечала Таша. – Помните, Наташа рассказывала, что, когда заболела мать, чуть ли не на третий день болезни, дома Маня потеряла сознание. Обе дочери были уже больны, и их увезли в тифозный барак. Подавленное состояние Мани, обожавшей мать, не содействовало выздоровлению. Но жизнерадостная и крепкая Зиночка меня удивляет. Я уверена, что в человеческом организме есть силы, которые мы еще недостаточно изучили. Это сила воли, она физиологически связана с функциями организма. Она может заставить перебороть боль, она же может поставить организм на путь выздоровления. Вспомните, в Сватове вы собирались нести меня, а я прошла сама около полверсты и несла мамин чемоданчик. И в Старобельске, стоило мне поверить в доктора и в «индивидуальный пакет», как мои нарывы прекратились. Зиночка меня удивляет. Правда, мы не знаем обстоятельств, и Наташа ничего про это нам рассказать не могла.
С Ташиной теорией о физиологической силе воли я вполне соглашалась. А спустя двадцать пять лет, когда мы читали с ней книгу Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке», эта теория опять подтверждалась.
Дни шли однообразно. Я готовила суп или щи, а на второе неизменные картофельные котлеты с грибным соусом. Мама и Таша ели их с удовольствием, а когда я, бывало, сварю для разнообразия пшенную кашу, они протестовали.
Был еще у меня четвероногий друг, старый хозяйский фокс Джек. Он постоянно спал в углу, в кухне, на таком же старом, как он сам, кресле. Он очень любил ходить со мной за водой. И понимал мои намерения заранее. Оживлялся только тогда, когда я начинала громыхать ведрами, а стоило мне заметить в раздумье: «Воды-то мало осталось», Джек, как бы он крепко ни спал, оказывался у входной двери. На улице он забывал про свою старость и носился как угорелый. Мороз и солнце приводили его в восторг. Мне они тоже нравились.
Но самое любимое время было, когда приезжала с работы Таша. Теперь я жила целиком ее интересами. Я знала по имени и отчеству всех ее сотрудников. Знала, чем живет в настоящий момент ее отдел. Сначала она исполняла роль девочки на побегушках, ей поручали самую легкую работу. Иногда помогала машинистке. Потом, видно, пригляделись и стали давать работу посложнее. Самый ответственный и трудный участок у них был – выдача бесплатных билетов железнодорожникам. В то время бесплатные проездные билеты выдавались не только работающим, а и членам их семей, самым близким – жене, родителям, учащимся детям. Кроме проездных, каждому работнику один-два раза в год полагалась так называемая провизионка. Это был разовый билет, дающий право съездить на известное расстояние за продовольствием. Конечно, существовала строгая инструкция относительно этих билетов. У стола выдачи всегда стояли шум и ругань. Многие пытались получить то, что им не положено, и ругали сотрудницу «бюрократкой». Этим делом ведала знакомая мне по Ташиным рассказам довольно строгая и деловая женщина, Клара Робертовна. Но и она иногда срывалась со своего спокойного тона, а порой и плакала. Таша с самого начала говорила мне, что ее поразили взаимоотношения в их отделе между рабочими и служащими. В Изюмских мастерских такой резкой грани не ощущалось. Там канцелярия была небольшая, и в ней часто работали дети кадровых рабочих. Все жили общей семьей. Здесь было совсем по-другому. Рабочие, которым в трудных условиях приходилось восстанавливать разрушенное хозяйство, смотрели на канцелярских служащих как на паразитов, занимающихся ущемлением их законных прав.
– Вы тут перышками целый день машете, а вы бы кувалдой помахали! – слышалось часто от них.
Клара Робертовна отличалась аккуратностью и педантичностью. Она была из немцев. Обязанности свои выполняла четко, но задержаться на работе никогда не соглашалась. Из-за этого тоже бывали неприятности. Однажды после очередного скандала она не вышла на работу (она была к тому же простужена). Заведующий отделом, очень гуманный и добрый человек, стал назначать на эту работу старших сотрудниц, но все отказывались. Таша нерешительно подошла к нему. Она объяснила, что в отделе к ней относятся как к девчонке, а ей уже двадцать лет, и она работает с шестнадцати. Последней ее работой в Изюме был как раз такой участок, причем все это подтверждается документами.
