– А вы не побоялись, что вас пойдут искать на вокзал? – спросила Таша.
– Было бы непозволительно глупо с моей стороны околачиваться около вокзала.
– А куда же вы делись? – продолжала она допытываться.
– Я же сказал, что, гуляя по городу, провел время не без удачи!
Александр Семенович
Наутро в воскресенье тетка объявила нам, что сегодня придет к ним еще один Костин друг – Александр Семенович Разумов. На Поповке, в двух верстах от Рублева, московское учреждение открыло на лето лабораторию для анализов воды из разных мест Москвы-реки. Там Костин друг работает бактериологом и часто бывает у Барсовых.
– Он удивительно приятный, – говорила тетка. – Лицо красивое и правильное. Вьющиеся волосы. Но он невысокого роста и при своей моложавости выглядит мальчиком. Я даже поинтересовалась у Кости, сколько ему лет. Оказалось – двадцать восемь. Он помоложе Кости и Никитича.
Александр Семенович произвел на нас с Ташей чарующее впечатление. Его голубые глаза, оттененные длинными ресницами, смотрели очень дружелюбно и как-то по-детски доверчиво. Он сразу вошел в нашу компанию и всем полюбился. Активно участвовал в шарадах и секретере. В шараде однажды изобразил балерину: обмотался скатертью и выдавал пируэты, ловкие и смешные, а в секретере писал целые баллады.
С первого же дня его появления мы по воскресеньям с утра стали уходить гулять. Он хорошо изучил все окрестности Рублева. Они были изумительны: сосновые леса и заливные луга. Александр Семенович поведал нам, что флора этих мест на редкость разнообразна и совмещает в себе флору нескольких областей. Гулять с ним было большое удовольствие. Его глаза замечали то, что не видели все остальные. Он срывал какую-то травку и очень интересно рассказывал о ее особенных свойствах. И вдруг мы замечали, что травка, мимо которой мы много раз проходили, не замечая ее, обладает приятным и нежным запахом или что рисунок ее листков красив и оригинален. Еще тогда мы научились собирать душистый колосок на зиму. Этот обыкновенный полевой колосок обладает тонким и очень приятным запахом. Его надо набрать в пучок, перевязать ниткой и повесить на стену. Осыпаться он не будет, а временами, когда из форточки повеет ветерок, вы вдруг почувствуете запах летнего луга.
– Когда я был студентом, – говорил Александр Семенович, – я думал, что изберу своей специальностью ботанику, но в дальнейшем проблемы биологии увлекли меня. Там столько неразрешенных задач! Вообще, в жизни очень много интересного, но нельзя разбрасываться. Чтобы что-то сделать для науки, нужен колоссальный труд и скрупулезность. Я даже в занятиях музыкой стал ограничивать себя. – Александр Семенович очень любил музыку, сам играл на скрипке и часто посещал концерты в консерватории.
Эта любовь к музыке сдружила его с тетей Котик. Между ним и Костей была трогательная дружба. Костя нарисовал его портрет. Он сохранился у нас в виде фотокопии. По-моему, это замечательное произведение. В портрете схвачена вся сущность Александра Семеновича, его доброжелательность и какая-то возвышенная поэтичность.
«Да, он прав, – думала я, – разбрасываться нельзя. А вот Костя разбрасывается и как-то успевает». Впрочем, слово «успевает» я здесь употребляю как производное от слова «успех». А поспевать он не поспевал. Обычно всюду опаздывал и сделался басней для рублевских жителей. Но так как там все было по-домашнему, все привыкли к тому, что младший Барсов просидел всю ночь в лаборатории и утром опаздывает на паровичок, что ему с утра надо в Москву на урок пения, тоже знали. И паровичок иногда даже задерживали. Костя на ходу надевал пальто и шапку, шмыгая калошами, раскланивался, извиняясь перед пассажирами. <…>
О ту пору с учителем пения расплачивались не деньгами, а хлебом.
В следующее воскресенье мы опять совершили интересную прогулку. Днем приехала мама. Она иногда приезжала от паровичка до паровичка, а мы уже стали оставаться на понедельник и уезжали утром в шесть часов. Таша и Никитич ехали прямо на работу. Мы вернулись с прогулки очень довольные и с восторгом рассказывали о красивых местах, которые посетили. Елена Александровна слушала с грустью. Ей скоро предстояло рожать, и она старалась побольше ходить. Но в будни ходить было не с кем.
– Если бы Оля, – сказала она, – посвятила мне один будний день, я бы исполнила свою мечту сходить в Барвиху. Дорогу я знаю.
– Что ж, – ответила мама, – пусть хоть завтра остается. Я как раз не поеду в Москву и приготовлю обед.
Мы были довольны. Остаться еще день в этой чудной семье, побыть лишние часы на этой изумительной природе – что может быть лучше? Такие моменты отвлекали меня от грустных мыслей о моей безнадежной безработице.
В мае исполнился год, как я не работала, жила без коллектива, без ежедневных интересов, впечатлений. И сколько еще будет длиться такое положение? К тетке как-то приехала ее знакомая, которая несколько лет была ее соседкой по комнате в Москве. Ее знакомый открыл небольшую фабрику, в которой клеили коробки. В общем – нэпман. Она пыталась меня устроить туда работницей. Я было обрадовалась, но не получилось.
К тетке изредка приезжал Борис Маркович Ольховский – ее друг, о котором я писала, когда рассказывала о своей жизни в Москве в 1917 году. Интересные отношения складывались у нее с Борисом Марковичем. Хотя она была намного старше его, была большая любовь. Но именно тетка первая настояла на разрыве. Родители Ольховского очень страдали от этой связи. Они хотели, чтобы он женился на девушке, которую они давно сулили ему в жены. Это была патриархальная еврейская семья. И тетя Натуля настояла, чтобы он женился на этой девушке. Теперь Борис Маркович приезжал в Рублево с женой и чудесным четырехлетним мальчишкой. К тетке он относился заботливо и уважительно, как к матери.
Борис Маркович принял во мне большое участие. У него был товарищ, начальник одного из отделений милиции Москвы. Он пытался устроить меня туда в канцелярию. Как будто дело налаживалось, и вдруг все провалилось. Товарища откомандировали в другой город.
От прогулки с Еленой Александровной в Барвиху у меня осталось самое хорошее впечатление. Таких красивых мест я еще не видела. Барвиха от Рублева верстах в восьми, и вся дорога исключительно живописна. Современникам, наверно, трудно представить себе вместо модного разросшегося дачного поселка глухую деревеньку в вековом сосновом бору. Мы переходили лесные ручейки через утлые мостики, сделанные заботливой рукой прохожего. Мы пили воду из ледяных ключей, бьющих фонтанчиками из-под небольших холмиков, а главное, вдыхали запах нагретых сосен. Мы отдыхали и разговаривали. Елена Александровна, оказывается, ходила сюда один раз с Александром Семеновичем. Ей он тоже очень нравился.
– Подумайте, специально посвятил полдня. «Сколько времени вы потратили на меня, – говорю ему, – как теперь разделаетесь со своей работой?» – «А ночь на что? Керосина много, и лампа есть хорошая у меня на Поповке».
Он какой-то особенно обязательный. И я подумала, что он проявляет внимание к людям не только не навязчиво, но, наоборот, незаметно, как бы боясь смутить людей этим вниманием.
