Иногда, по настоянию Левки Свердлова, я шла с ним вдвоем. Он любил делиться со мной своими бурными переживаниями. А мне хотелось узнать у Левы что-нибудь о Дубасове, но я боялась, что возникнут подозрения.
Однажды один рабфаковец громко выразил свое удивление, что, как ни придет в библиотеку, всегда встретит здесь Дубасова. Ему ответили:
– За Мотей тебе не угнаться, он очень много читает.
– Да, – сказал парень, разглядывая дубасовский формуляр, лежащий на моем столе. – Вон сколько книг прочел Матвей Дубасов, уж вторую карточку заполняют. Скажи, а почему ты не переменишь фамилию? Ведь могут подумать, что ты родственник знаменитого вешателя Дубасова?
– Не подумают, – усмехнулся Дубасов, – хотя бы потому, что я еврей. <…>
На премьеру Театра Мейерхольда, ставившего «Лес» Островского, от рабфака пошло много народу, и я в том числе. Это был, конечно, не самый первый спектакль, но вскоре после первого был дан специальный спектакль для рабфаковцев и студентов вообще. В то время театры шли навстречу учащейся молодежи, особенно Гэктемас, то есть Государственные экспериментальные театральные мастерские, где главным режиссером был Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Место мне досталось на галерке, стоячее. Но рядом была вся наша компания, а главное, динамика спектакля так увлекла меня, что неудобства я даже не заметила. А после антракта удалось протиснуться к барьеру, это было уже совсем замечательно. Отсутствие занавеса, вертящаяся сцена – все это я видела в первый раз. Я уже писала раньше, какое впечатление произвела на меня Зинаида Райх в роли Аксюши, как понравилась мне новая и правильная трактовка этой роли. Аксюша – не тихоня и скромница с опущенными глазами, Аксюша – протест и вызов. Очень хороша и лирична была сцена с Петром. Привычных декораций нет, на сцене лестницы и трапеции. Аксюша и Петр ведут свой диалог на большой лестнице посреди сцены. Их движения неразрывно слиты с произносимыми словами, они то взлетают вверх, то медленно спускаются вниз, то задумчиво останавливаются. Все делается очень ритмично, под музыку. На гармонике исполняется модная тогда песня «Кирпичики». Гармонист играет виртуозно. Музыка, слова, движения слиты воедино. Ритмичность этой сцены до сих пор осталась в памяти. <…> Я завороженно следила за сценой Аксюши и Петра и вдруг почувствовала, что кто-то взял меня за руку и, сжимая ее, прошептал мне на ухо:
– Правда хорошо?
– Очень, – шепотом ответила я и не сразу сообразила, что это Дубасов, я даже не заметила, когда он пробрался ко мне.
До конца действия мы стояли, взявшись за руки. И было ощущение праздника искусства, и никакой влюбленности я не чувствовала, я просто ощущала, что человек, стоящий рядом, так же как и я, полон радости от встречи с тем необыкновенным чудом, которое рождается в искусстве.
В антрактах я не уходила со своего места, боялась его лишиться, Дубасов оставался со мной. Мы почти не разговаривали, все время приходили наши ребята – им не сиделось, вернее, не стоялось на своих местах, хотелось поделиться своим впечатлением со всеми. Они были в восторге.
Из театра мы топали пешком. Расстояние от Садовой-Триумфальной (ныне площадь Маяковского) до Сретенки порядочное. Рабфаковское общежитие помещалось на Домниковке. Дубасова с нами не было.
Прошло несколько дней. Однажды вечером Лева опять выразил желание проводить меня.
– На этот раз я не о своих переживаниях буду говорить, – сказал он, – а хочу поделиться переживаниями одного человека. Тебе, возможно, это интересно. Скажи, ты знаешь, что Дубасов очень заинтересован тобой? Пожалуй, я неверно выразился, это больше, чем заинтересованность…
– А зачем ты мне это говоришь? Неужели он поручил тебе? – быстро реагировала я.
Лева всполошился:
– Ты с ума сошла! Чтобы Дубасов поручал. Я просто хотел восхититься его силой воли, его мужеством.
Мне же было все непонятно. Но чтобы не выдать себя, я решила молчать. Пусть Лева выскажется до конца, и Лева высказался:
– Что он женат, ты, конечно, знаешь?
– Ну, знаю, – стараясь быть равнодушной, соврала я.
В этот миг мы проходили мимо пивной, находящейся на углу Костянского переулка. Я привыкла, что из нее иногда высыпаются пьяные, и старалась обходить часто открывающуюся дверь. На этот раз я не посторонилась и почувствовала, как на меня валится здоровый дядька. Пахнуло противным перегаром. Левка быстро оттолкнул его, но неудачно, и тот упал. Левка поднял его и бережно установил у стенки.
– Как ты неосторожно, – сказала я, – ведь человек же.
– Нет, это не человек, – вздохнул Лева, – «человек – это звучит гордо».
Мы перешли переулок и пошли медленно. Я чувствовала, что все время замедляю шаги. Лева говорил, что есть ребята, которых он ставит очень высоко и хотел бы им подражать в их организованности и дисциплинированности. Такие, например, как Дубасов и Каюров. Наблюдая за Дубасовым, он якобы заметил, что тот борется со своим чувством ко мне.
– Я бы так не мог, – продолжал Лева, – но смотри, Лелька, не выдай меня, в каких бы ты ни была отношениях с Дубасовым в дальнейшем.
– Зачем ты мне так говоришь? Да и отношения наши самые обыкновенные, тебе, наверное, померещилось все это, – отвечала я, а сама думала о том, что Левка не мог видеть меня в театре с Дубасовым. Его место было в партере, и мы встретились только в раздевалке. Да, не знал ветреный, но чуткий Левка, какую травму нанес мне в тот вечер. Так закончилась моя последняя неудачная любовь перед замужеством. А Дубасов, видимо, чувствовал, что чем дальше, тем труднее будет бороться, и мы стали встречаться реже. Я заметила, что он приходил в библиотеку не в мое дежурство. Я же продолжала держать себя при случайных встречах ровно и спокойно: хотя мне это было трудно, но привычка сдерживать свои чувства выработалась основательная.
Зима шла на убыль. Уже пахло весной и развезло Сретенский бульвар. Дружба моя с Николаем Владимировичем становилась крепче, хотя он порою ворчал на меня за то, что ребята из кружка зовут меня Лелька и говорят мне «ты».
– Что это за амикошонство? – употреблял он старинное презрительное слово. Я не любила его еще в институте, оно означало «свинячья дружба». Сам он был со мной откровенен. Я узнала, что у него большая семья, жена и два взрослых сына.
Старший, Всеволод, женат, он артист Малого театра, и хотя еще совсем молодой, но уже исполняет на сцене главные роли. Второй сын, Слава, тоже артист Первой студии Художественного театра.
Однажды, сменяя Николая Владимировича, я застала его взволнованным.
– Хочу сходить в канцелярию, в больницу позвонить по телефону, и никак из библиотеки не выйду – все народ, – сказал он и скрылся.
– Что случилось? Почему в больницу звонить? – спросила я, когда он вернулся.
– К нам вчера из Архангельска приехала сестра жены с дочкой, пока ехали с вокзала на машине, попали в аварию. Дочь, Верочка, не пострадала, а мать положили в больницу. И вот я звонил узнать о ее здоровье. Ответили, что Марию Александровну Куртенэр завтра выпишут, ничего серьезного нет, она просто очень испугалась.
