Через несколько месяцев состоялась Ташина свадьба с Александром Семеновичем, по всем правилам. <…> Помню, Александр Семенович как-то, обратив внимание, что во мне с замужеством поубавилось беззаботности и веселости, как бы вскользь заметил:
– А ведь мужей готовых не бывает, так же как и жен. В будущем будете воспитывать ребенка, а сейчас надо воспитывать друг друга.
– Ланкастеровская система взаимного обучения, – пошутила Таша, – что-то я у вас ее не замечаю.
– Она проходит естественно и незаметно, так и должно быть, – ответил Александр Семенович.
И по взглядам, которыми они обменялись, я поняла, что горечи здесь нет.
Что же означала жизнь с любимым мной человеком? Прежде всего, меня огорчала его мрачность. Умный, содержательный, легкоранимый человек, он как-то сторонился жизни и людей: он не доверял им и замечал в них темные стороны, игнорируя светлые. Первое время он много мне рассказывал о себе, о своих родных. Самое сильное впечатление на меня произвело то, что он, будучи мне ровесником, уже перенес три горя, три смерти близких людей. Я тогда еще никого не теряла, но чувствовала, что это самое страшное в жизни. <…>
Няня
Теперь я хочу рассказать о другом близком и любимом человеке – няне. Время не стерло из памяти ее скромный и дорогой нам образ, он жил в наших сердцах. <…>
Еще из Немчиновки мы послали ей письмо. Ответа не было. В дальнейшем мы узнали, что этого письма она не получала. Переехав в Москву, мы с Ташей опять послали письмо. На конверте сделали приписку: «Если адресата нет, очень просим написать по прилагаемому адресу об Ульяне Матвеевне Бычковой»
И вдруг неожиданно быстро пришел ответ. Няня жива, здорова и очень рада получить от нас весточку. С 1920 года, как мы уехали на Украину, переписки между нами не было. Няня рассказывала, что жизнью довольна. Люди, жившие в ее доме, стали ей родной семьей. За это время родилось двое детей, которых она вынянчила и привязалась к ним. «Но вас забыть не могу, – писала няня, – и часто оговариваюсь, называя младшую девочку Ташей».
Мы, конечно, были очень довольны, и завязалась между нами переписка.
Нянин адрес остался у меня в памяти на всю жизнь. Я и сейчас ясно вижу небольшой клочок бумаги, на котором няниными руками каракулями написано: «Тульская губерния, Чернский уезд На Зушу, деревня Ерхово». Помню, с какой грустью писала я этот адрес на конвертах. В этом адресе была и тоска по няне, и вместе с тем что-то поэтическое: «На Зушу». Зуша – это река в Тульской губернии.
Мы звали няню приехать к нам погостить, а она нас к себе, в деревню. Но выкроить время на эту поездку оказалось невозможно. Таша усиленно училась. А я работала и тоже поступила на курсы французского языка при Наркоминделе. Меня приняли на второй семестр второго курса. Со стыдом должна признаться, что с третьего курса я ушла, как только вышла замуж.
Няня писала, что на путешествие в Москву не решается, а просила нас, если мы не можем выбрать время, чтобы погостить у нее в деревне, приехать хотя бы на станцию, чтобы она могла увидеть нас, пусть от поезда до поезда. И Таша решила съездить. Мы наготовили няне подарков. С момента получения первого письма Таша высылала ей десять рублей ежемесячно. Я ждала сестру из ее поездки с нетерпением. Она вернулась расстроенная. В дороге, видно, съела что-то несвежее и почувствовала себя плохо.
– Но когда подъезжали к станции Скуратово, – говорила Таша, – я все забыла и думала только о няне. Каково же было мое удивление, когда на платформе няни не оказалось. Я вглядывалась в людей, искала ее. Смотрю, ко мне подходит крестьянин. «Вы не к Ульяне Матвеевне приехали?» – спрашивает.
«Да, – отвечаю. – А с ней что-нибудь случилось?» «Ничего не случилось, – отвечает он, – а мы с женой отсоветовали ей ехать, чтобы вернее вы к нам попали. Мы подумали, раз на поезде прибыли, уж на лошади какие-то пятнадцать верст ничего не стоит сделать». Я не знала, как поступить. А тут, от огорчения что ли, опять живот схватило. Нет, думаю, куда я в такую даль, в таком состоянии, к незнакомым людям поеду? Если бы она жила одна, другое дело. Повела его в станционный ресторан, накормила, он, оказывается, с раннего утра уже приехал. Передала ему все подарки и написала няне записочку. Он пытался было уговаривать меня, но, увидев мою непреклонность, замолк. Так ни с чем я и вернулась, хоть гостинцы от нас она получит.
Но все-таки к нам няня выбралась. У нее стали болеть глаза, и мы уговорили ее приехать в Москву, чтобы показаться хорошему глазному врачу. Это было спустя два или три года. У меня уже родился Алеша. Мы просили няню предупредить нас о приезде телеграммой, чтобы мы могли встретить ее на вокзале. Но она телеграмму не послала. Это было в начале мая. Каждая весна приносит радость, но эта весна была особенная. Она принесла мне радость материнства. Первые годы у меня детей не было. Эта радость запомнилась на всю жизнь. <…>
Кормила я Алешу строго по часам, и поэтому вырваться к Таше с мамой мне бывало трудно. Но к трудностям, которые вначале кажутся непреодолимыми, постепенно привыкаешь. Когда кончился мой декретный отпуск, я вернулась на работу и ежедневно приезжала кормить Алешу со Сретенки на Остоженку, точнее, с Костянского переулка в Мансуровский. Правда, вначале мне очень повезло с няней. У меня была чудесная опытная пожилая женщина. Но она честно предупредила меня, что поступает только на шесть месяцев, – срок, после которого она будет принята в профсоюз. В то время не членов профсоюза на работу не принимали. Так вот, еду я однажды, торопясь к нашим, в Даев переулок. Вхожу, смотрю: все сидят за столом, рядом с Ташей какая-то старая женщина, незнакомая. Я привыкла, что у них постоянно кто-нибудь бывает, поздоровались, села отдышаться в качалку и стала отвечать на вопросы об Алеше. Отвечала, конечно, очень подробно. Между прочим, Таша часто подсмеивалась надо мной и говорила:
– Когда об Алеше спрашиваем тебя мы с мамой, нас очень интересует, сколько раз у него подействовал желудок, со всеми подробностями, но когда тебя спрашивают посторонние люди, как здоровье Алеши, не надо им выкладывать все эти подробности. Они задают вопрос из вежливости.
Ташины слова я считала правильными, но при первом же вопросе постороннего человека об Алеше забывала их и в своем ослеплении повторяла все подробности. Таша и мама очень пылко относились к первому ребенку в нашей семье, часто приезжали ко мне и помогали во всем.
Итак, я говорю об Алеше, затем добавляю, что, когда ехала сюда в трамвае, высчитывала, сколько минут я могу у них пробыть, и вдруг замечаю, что Таша с мамой все переглядываются, а незнакомая женщина смотрит на меня как-то ласково. Я вглядываюсь в нее: Боже мой, да это няня! Я не узнала ее лицо, оно мне показалось полным, а оно, видно, припухло от бессонной ночи, проведенной в тесном вагоне. Я так и кинулась к ней:
– Что же ты молчала?
– А я слушала про твоего сына, и как ты минутки считала, теперь такое твое дело – минутки считать.
Мама же, глядя на нас, с улыбкой сказала:
