– Нет, правда, Наташа, сейчас у Тестова тарелки горячие подадут, музыка играет, метрдотель крутится, разные деликатесы предлагает, а тут все не то. Пойдем завтра к Тестову?
– Нет, папа, завтра я с детьми иду в цирк.
В цирке я бывала не раз и всегда очень любила эти посещения. Там своя, какая-то особая атмосфера.
– Как хорошо пахнет конюшней, – говорит Таша, усаживаясь в кресло.
Таша больше всего любит выступления лошадей: джигитовку, лошадиные танцы, наездниц. А мне больше всего нравятся акробаты и танцы. Люблю клоунов, только не таких, которые бьют друг друга по щекам, а вот Бим и Бом – замечательные клоуны. Во-первых, они никогда не выходят в пестрых балахонах и обсыпанные мукой. Они одеты в вечерние костюмы, и в петлицах хризантемы. Остроты их очень тонки и всегда на современную тему, правда, не весь смысл доходит до меня, но кое-что и я понимаю. Еще мне очень понравились икарийские игры. Выходит целая группа людей в римских одеяниях, они делают всевозможные акробатические упражнения, среди них два мальчика. Мне кажется, что один моложе меня, но в движениях они не отстают от взрослых. Группа имеет большой успех, особенно мальчики, им бросают на арену апельсины, яблоки, большие кисти винограда. Мальчики ловко подхватывают их и подбирают все. Уже человек в униформе начал скатывать ковер, а один из мальчиков заметил под ковром яблоко; несмотря на то что у него полные руки фруктов, он кинулся и за этим яблоком.
– А они жадные, – говорю я.
– Не говори, о чем не знаешь, – возражает мама. – Это несчастные дети, у них наверняка все отнимут взрослые, может, вот это единственное яблоко, которое он достал из-под ковра, ему и достанется. Обязательно дам вам прочесть рассказ Григоровича «Гуттаперчевый мальчик».
А мне-то как раз казалось, что у этих мальчиков счастливая жизнь: успех, фрукты, конфеты. <…>
А в субботу мы идем к Ане Шевченко – мы привыкли так называть мамину институтскую подругу. Ее муж, Андрей Ефремович, занимает большую должность. Они богаты, квартира – это целая анфилада комнат, красиво обставленных. У них два мальчика нашего с Ташей возраста, Коля и Юра, при них англичанка. После блинов мы играем в разные настольные игры, а рядом стоят раскрытые коробки шоколадных конфет, но мальчики к ним совершенно равнодушны. А я, несмотря на послеблинную сытость, с вожделением на них поглядываю.
Ну конечно, три дня проскакивают незаметно. Я хватаю каждую минутку, проведенную вне института, и предвкушаю удовольствия, которые мне предстоят, но уже вся программа исчерпана. Остался только торт, который дедушка принес сегодня. Мы его будем есть после обеда, а там институт. <…>
Женихи
Однажды вечером мы сидели с Таней на моей парте и вели свой обычный дневник. Она вдруг спросила меня:
– Леля, у тебя есть жених?
Я опешила.
– Какой жених, что ты?
– Ты не понимаешь меня, – стала объяснять мне Таня. – Конечно, я знаю, что мы еще не взрослые и сначала должны кончить институт, но жених уже у каждой должен быть. Я спрашивала у многих девочек, и у всех есть, даже у Шурочки Челюскиной, и у Оли Гиппиус, и, конечно, у меня. Почему же у тебя нет? Ты такая умная и смелая.
Последние слова произвели на меня впечатление, и я сказала:
– Может, и есть, надо вспомнить.
Пока мы пили вечерний чай и укладывались спать, я настойчиво думала. У Шурочки Челюскиной, у этого младенца, есть жених, а у меня нет? Как же так? А у Оли Гиппиус! Была в нашем классе такая толстенькая, маленькая девочка, с длинным птичьим носиком и со склоненной набок головкой. Еремеева прозвала ее Соня. Я первое время думала, что ее так и зовут, и однажды даже назвала ее Соня, а она вдруг заплакала и сказала:
– И ты меня теперь дразнишь, ведь меня Оля зовут.
Я тут же попыталась воздействовать на Еремку, но безрезультатно. Зато после истории с графином я сразу стала для Еремеевой авторитетом, и она вдруг сама заявила мне:
– Если хочешь, я Гиппиус больше дразнить не буду.
Итак, даже у этого цыпленка есть жених. Я стала перебирать знакомых мальчиков, кого могла бы назвать своим женихом. Коля и Юра Шевченко в счет не идут, я их первый раз увидела на Масленицу, Витя Буланов, по-моему, меня презирает, Гога Кацауров, тоже можайский житель, моложе меня, и вдруг вспомнила: Грушецкие, Володя и Коля. Их мать, Юлия Михайловна, когда приходила к нам в Можайске в гости с мальчиками, часто говорила:
– Ну вот, невесты, я вам женихов привела.
Володя мне ровесник, а Коля – Таше. Так значит, Володя Грушецкий, и я, успокоенная, заснула. Наутро я с удовольствием сообщила о своем женихе Тане.
Игра на этом не кончалась. Каждый должен был рассказать о своем женихе и описать его наружность. И вдруг в этот же день обо всем узнала Ступина. Каким образом это получилось, мы с Таней просто понять не могли. Кто мог ей это рассказать, может быть, она подслушала, не знаю. Но громить нас она начала строго. Первым делом взяла бумагу и карандаш и заставляла каждую назвать имя и фамилию своего жениха. Шурочка, расплакавшись, назвала какого-то Николая Петровича, фамилию она его не помнила, причем он оказался старым, а считает она его женихом потому, что, когда он приходит к ним домой, всегда берет ее на руки и говорит: «Вот моя невеста». В таком же духе и также со слезами повествовала Оля Гиппиус о дяде Пете. Еремка гордо ответила, что ее жених капитан Михайлов, а считает она его женихом, потому что у него красивая кавалерийская форма и он очень хорошо ездит верхом. Но на вопрос, считает ли он ее своей невестой, она помолчала, потом вздернула плечом и ответила: «А мне какое дело!»
Когда Ступина стала спрашивать меня, я назвала Володю Грушецкого и рассказала, почему он мой жених. Ступина презрительно прервала меня:
– Незачем повторять то, что говорили другие, – и продолжала допрос.
Некоторые, так же как и я, называли знакомых мальчиков, но кто меня поразил, так это Таня Шатохина: она категорически отрицала существование жениха и уверяла, что она все придумала.
– Все говорят, что у них есть женихи, ну и я не хотела от них отставать. Я, конечно, виновата, что соврала, – закончила она с опущенной головой.
Тогда Ступина стала допытываться, кто первый поднял этот разговор. У меня было твердое убеждение, что подняла всю эту историю Таня. Но все молчали, да и вообще, выдавать кого-либо было не в наших правилах. Неписаный закон гласил, что виновник должен сам сознаться, если его вину переложили на другого. Но другого виновника мы не знали. Шурочка как-то робко вопрошающе взглянула на Таню, но та сидела опустив свои длинные ресницы. Вдруг она подняла глаза и сказала:
– А может, это Мартынова?
– Что ты? – возмутилась я. – Мартынова заболела в начале недели, а разговор у нас был совсем недавно.
– Не знаю, – сказала Таня и опять опустила глаза.
– Ну вот что, – объявила Ступина, – завтра воскресенье, те, к кому придут в прием, должны рассказать все это своим родным, а те, к кому не придут, должны все описать в письмах. Понятно?
