С ранних лет мне полюбился один рассказ в «Малютке», назывался он «Наташина звездочка», автора не помню. Там говорилось о том, как одной девочке очень понравилась блестящая звездочка на елке, но, так как украшения для елки береглись на следующий год, мама сказала ей:
– Пусть эта звездочка будет твоя, но ты будешь видеть ее только на елке, а если ты возьмешь ее в руки, непременно разобьешь – она такая хрупкая.
Девочка согласилась. На другой день к ним пришел совсем маленький мальчик, ему тоже понравилась эта звездочка. Он так умолял дать ему хоть на минутку подержать ее, что Наташа сама попросила маму исполнить его желание. И мальчик разбил звездочку. Наташа была неутешна. Она легла на постель и ни с кем не хотела говорить. Когда мама пришла вечером раздеть ее, она поднесла девочку к окну и, указывая на звезды на небе, сказала:
– Смотри, сколько звезд, выбирай себе любую.
И Наташа выбрала себе звездочку и каждый вечер любовалась на нее. Когда я стала постарше, поняла, почему мне нравился этот рассказ. У каждого должна быть своя звездочка.
Редактором «Путеводного огонька» был писатель Федоров-Давыдов, мы с Ташей любили его повести, идущие с продолжением в журнале. <…> Журнал «Задушевное слово» мне тоже нравился, но мне приходилось его видеть только у Булановых. Еще мы с Ташей любили рассказы Засодимского и небольшую книжку «Ася» Иогансона.
С этими книгами и журналами, которые ушли из моей жизни вместе с детством, мне пришлось встретиться лет через четырнадцать, в довольно оригинальных условиях. Уже будучи взрослой и работая в библиотеке рабфака МВТУ, я случайно услышала, что в библиотеке одного строительного техникума продаются как макулатура старые детские книжки. Поспешила туда, и что же я там увидела: «Принц и нищий», и сказки Андерсена, и Засодимский, и «Задушевное слово». Я взяла, сколько могла унести, и заплатила гроши.
А 29 июня, на Петров день, в Можайске ежегодно открывалась большая ярмарка, с каруселями, балаганами и множеством временных торговых палаток, поставленных на двух больших площадях, Базарной и Сенной.
Подготовка к ярмарке начиналась заранее. На поле между городом и станцией разбивались цыганские шатры, стелился дым от костров и далеко слышался гортанный гомон. Всюду ходили чернобородые цыгане, предлагающие лудить медную посуду, и яркие, красочные цыганки, в длинных, до полу, широких юбках и обязательно с накинутой на плечи пестрой шалью. Шаль эта связывалась узлом на груди. Цыганки, босые, ходили медленной, танцующей походкой и не пропускали ни одной женщины, чтобы не пристать к ней: «Дай погадаю, красивая». Забредали они и к нам в Отяково… <…>
Летняя ярмарка
И вот ярмарка открылась. Обычно мама давала нам по 50 копеек, мы могли их тратить, как нам хотелось, но просить «купи» уже больше не имели права. <…>
Особенно нам нравилось весело кружиться на каруселях под бравурную музыку. Тогда мы с Ташей забывали наши огорчения. А карусели так разукрашены! Они все в блестящих висюльках из разноцветного бисера, в золотой мишуре, и наверху позванивают тоже разноцветные стеклянные колокольчики. Уж один их вид создает праздничное настроение.
Помню, через много лет я была с мужем в театре второго МХАТа, на «Блохе» по Лескову, и как только увидела занавес, специально выполненный для этого спектакля Б.М. Кустодиевым, мне что-то радостно защемило сердце, вспомнились ярмарочные карусели в Можайске. Во время самого быстрого движения карусели сверху, на небольшом расстоянии, спускался шнур. Человек, сумевший схватить этот шнур и выдернуть его, получал право три раза прокатиться бесплатно. Хватали шнур многие, но вырвать его удавалось редко. Очевидно, помимо ловкости, нужна была еще и сила. <…>
– А вот пряники, расписные, сахарные, пятачок пара! – кричит здоровенный детина, неся перед собой лоток.
Пряники большие и так весело разрисованы.
– Давай купим! – кричу я. Тут же откусываю от пряника, а Таша предлагает половину немке.
– Кушай сама, детка, – говорит немка и гладит Ташу по голове. Я смотрю на это неодобрительно и думаю: «Ишь подлизывается».
Но наконец надо ехать домой. <…>
А ярмарка шумела и пела: там и тут играли гармошки, свистели в разные дудки и свиристелки ребята, и все покрывал торжественный гул карусели с барабанами и литаврами. С грустью прощались мы с ярмаркой до будущего лета.
Немка и лягушка
Через несколько дней к нам приехали Грушецкие со своими двумя детьми. Братья абсолютно не походили друг на друга. Старший, Володя, худенький, черненький, с большими темными глазами, – очень подвижный, а младший, упитанный блондин Коля, – флегматик. <…>
Считая, что с гостями быть неучтивым нельзя, я предложила любимую детскую игру прятки. Прячась в старых лопухах за сараем, мы с Володей увидели лягушек, их было много, и они почему-то были разноцветные, некоторые ярко-зеленые, а одна громадная желтая квакша; мы так увлеклись ими, что забыли про несчастного нашего водящего Колю. И вдруг послышался голос немки, находящейся где-то поблизости:
– Дети, так нехорошо: заставили искать самого маленького. Он никого не может найти, выходите, за сараем слышу голос Лели.
– Вот дрянь противная, – возмутилась я, – выдала, до чего же она мне надоела, всюду лезет, с удовольствием засадила бы ей за шиворот лягушку.
– Ну что ж, засади, – одобрил Володя.
– Да я их в руки не люблю брать.
– А хочешь, я возьму, а ты мне поможешь,
– Здорово, – обрадовалась я.
Выбрали небольшую зеленую лягушку. Володя зажал ее в кулак, и мы пошли по направлению к фрейляйн. Она сидела в вывезенном из сарая шарабане и что-то вязала. Коля, увидев нас, радостно побежал выручаться. Я быстро схватила Володю за руку, мы подбежали к ней сзади, и я Володиной рукой втолкнула за отложной воротничок немки лягушку. Она дико закричала, и вдруг откуда-то подлетела Таша и мгновенно вытащила у нее из-под кофточки эту лягушку.
– Ну что вы, фрейляйн, так испугались, она совсем не страшная, она хорошая, а Лелька – дрянь, – успокаивала ее Таша.
Но немка вся дрожала, она спрыгнула с шарабана и пошла быстрыми шагами по направлению к дому.
– Ну, теперь нам будет, – сказал Володя. – Если отец узнает, выдерет непременно.
– А при чем тут ты, виновата одна я, а меня не выдерут. <… >
А в это время в детской плакала фрейляйн Эльза. Таша не стала слушать уже известные ей истории, она ушла от нас и, найдя, как всегда, занятую няню, шепотом на ухо рассказала ей о случившемся. Вскоре всех позвали пить чай на балкон, еще издали я почувствовала сдобный запах няниных лепешек.
– А где фрейляйн Эльза? – спросила мама, отрываясь от разговора с Юлией Михайловной.
– У нее голова болит, она легла, отнесу ей чай в детскую, – ответила няня. Лицо у няни каменное, глаза опущены.
