Но вот послышался звук отодвигаемых кресел. «Уходят, какое счастье!» Я вылезаю, проползая на животе, и пробираюсь по залу. Наконец я в коридоре. Ура, я в безопасности! В дверях коридорчика сталкиваюсь с Верой.
– Где ты была? Тебя Софа ищет. Что с тобой? Ты вся красная и растрепанная.
Я оттащила Веру в уголок и выложила ей все. Она бурно реагировала. Всплескивала руками, приседала и хохотала, сморщив нос:
– Ну и молодчина, ну и отчаянная!<…>
На другой день Инна Давыдова стала рассказывать нам, какие красивые серебряные кинжальчики продают на Кавказе – разных размеров, с такой изящной инкрустацией, некоторые величиной с брелок, и все же внутри острый ножичек. Все заинтересовались, и вдруг Инна неожиданно предложила:
– Хотите, привезу вам осенью?
– Так ведь, наверное, они дорогие? – спросила Тамара.
– А я с вас денег и не собираюсь брать, привезу вам в подарок.
Мы стали протестовать.
– Так значит, вы не считаете меня своим другом, если не хотите принять от меня такого пустякового подарка. Поверьте, нам с мамой это ничего не стоит.
Мы молчали, побежденные. Иметь такой красивый кинжальчик хотелось каждой. Инна тут же взяла карандаш и бумагу и стала записывать, кто какой размер хочет. К вечеру мы заметили, что она присаживалась на парты и к другим девочкам.
– Она, кажется, собирается всему классу привезти кинжальчики, – раздумчиво сказала Вера Куртенэр, – совсем разошлась Инка, ведь это не менее сотни получится.
Через два дня Инна Давыдова влетела в класс возбужденная и сообщила:
– Моя мама приехала, и Гжуха разрешила ей взять меня раньше, сейчас я уезжаю!
Счастливая, она стала прощаться со всеми. В дверях она обернулась, помахала вынутой из кармана бумажкой и весело сказала:
– Кинжальчики привезу обязательно.
Классная дама вышла за ней. Вскоре классуха вернулась и сразу же обратилась к нам:
– У кого из вас чистые учебники по-французски и по-немецки? У Давыдовой переэкзаменовка по этим предметам, ей надо будет заниматься летом, а мама у нее очень бедная, ей трудно купить учебники, и она просила Ольгу Анатольевну выдать ей казенные. Ольга Анатольевна разрешила.
В классе воцарилось молчание.
– Ну что ж, вам жалко, что ли, ведь осталось только два дня.
Все наперебой стали предлагать свои книги. Зато когда классуха, отобрав учебники, ушла, поднялся невообразимый шум. Перекрыл всех голос Лопатиной:
– Сейчас же напишу этой врунишке, чтобы она не привозила мне ничего, раз она такая бедная.
– Зачем же так унижать, – сказала я.
– Не беспокойтесь, она и так не привезет, а осенью еще наврет с три короба о том, как у нее украли все в дороге, – медленно и с иронией заявила Галяшкина.
Много нелестных замечаний было высказано вслух, и вдруг горячо, как всегда, вступилась Тамара Кичеева:
– Хватит, Давыдова такая, сякая, врушка, а вы-то все мало врали в этом году? Чего только не выдумывали: и о десятках горничных, и о дворцах. Давайте-ка лучше решим в будущем году четвертый класс начинать без вранья.
Мама собирается замуж
И опять я дома.
– У нас столько нового, – говорит Таша.
Мы сидим на перилах балкона. Мама с няней чем-то заняты в столовой.
– Самое главное, мамочка собирается выходить замуж за Сергея Федоровича.
И вчера, и сегодня я по несколько раз слышала это имя от мамы.
– Какой он? Нравится тебе? – не терпится мне узнать.
Таша немного помолчала.
– Какой он, ты сама увидишь. Он, наверное, скоро приедет, а вот почему-то он ни мне, ни няне не нравится. Но он должен быть хорошим, раз мамочка его выбрала.
– А чем он тебе не нравится? – допытываюсь я.
– Во-первых, он воображает о себе много, а во-вторых, он ругает всех наших знакомых – ему, наверное, хочется, чтобы к нам никто не ездил в гости, чтобы только он один был. <…>
Таша вздохнула, потом добавила:
– Только жениться они еще не скоро будут – у него недавно жена умерла, и год он должен ждать.
По сиреневой аллейке к нам бежит чудесная девочка лет пяти; кудрявая, с большими темными глазами, она кажется куколкой. Увидев меня, она застеснялась и остановилась около ступенек балкона. Потом, глядя на меня, сказала:
– Тася, это Леля пиехаля?
– Что это за явление? – удивилась я.
– Это Маня, дочь нашего нового кучера и новой няниной помощницы, Марфуши.
– Как новой, а Даша, а Яков?
– Да, ведь ты ничего не знаешь, Яков опять запил надолго, и мы оказались без кучера, а Дашу ее мать взяла на лето, на два месяца, ее отец все болеет. И вот Сергей Федорович рекомендовал нам целую семью: он говорит, так лучше.
Я огорчена. Терпеть не могу таких перемен. Мне жалко Якова, а особенно Дашу.
– Так Даша же вернется, – утешает меня сестричка.
– Дети, обедать, – говорит мама, выходя из столовой.
Мама такая веселая и кажется похорошевшей. К ней очень идет беленькая кофточка, вся из прошивок, с кружевным жабо. Таша называет эту кофточку «в дырочках».
– Сергей Федорович, наверное, приедет только к вечеру, – говорит мама. <…>
Вечер. Мы с Ташей идем встречать стадо. Это любимое Ташино занятие. Мы идем к красным столбам и усаживаемся на слеги старого забора, отделяющего нашу усадьбу. Солнце уже зашло. Тихо. Из фруктового сада тянет прохладой, а над прудом, в деревне, возле Дуниного дома, слегка курится белый туман. В воздухе столько запахов, что сразу даже и не поймешь, чем пахнет. Чувствуется пряный запах молодой, но уже разросшейся травы, горько пахнет отцветающая калина, а вот из парка вдруг потянуло таким нежным запахом. Это жасмин, его там целые заросли. <…>
На другой день я увидела Сергея Федоровича, и тоже он мне не понравился. Красивый, но красота какая-то парикмахерская: коротко подстриженные усики, выхоленное лицо. Он офицер, то ли гусар, то ли драгун, – в общем, форма очень нарядная. Держит себя непринужденно и уверенно, все время пытается острить, но совсем не смешно. Даже походка мне его не понравилась. Про такую походку мама как-то давно образно заметила: «Ноги впереди бегут». У него есть несколько словечек, которые он любит повторять: «яйцевидное», «фон дер шиш». <…>
Шли дни. Сергей Федорович появлялся довольно часто. Я заметила, что музыки в нашем доме прибавилось. Музыка была у нас всегда. Мама часто пела и играла на рояле. Почти все гости просили ее что-нибудь спеть. Около рояля стояла этажерка с нотами, и после каждой поездки в Москву появлялись новые. Главным образом мама любила русские песни, так что репертуар Вяльцевой и Плевицкой присутствовал полностью. Любила она также и цыганские таборные песни. Пела и романсы Варламова и Давыдова. Был у нас граммофон с пластинками, но он не привился – уж очень искажался в нем звук. Например, когда заводилась пластинка с «Лебединой песней», исполняемой Варей Паниной, тогдашней звездой, слышался какой-то утробный бас, и я недоумевала:
