– Поправь ошибки, – сказала она, протягивая мне четыре странички, исписанные аккуратным почерком.
Мое размашистое письмо было тоже готово. Мы обменялись. Окончив читать, мы обе расхохотались. Таша писала про меня, а я про нее. Она писала, что я много читаю, и что у меня есть любимый писатель Тургенев, а поэт – Надсон, и что когда я знакомлюсь с новыми людьми, прежде всего их спрашиваю, нравятся ли им эти писатели, если да, «то Леля одобряет этих людей, а если нет, считает их нестоящими».
А я описывала, как Таша скачет верхом, как хорошо умеет ухаживать за лошадьми. Восторженно отзывалась о ее стихах и писала, что она хорошо рисует. В ответ тетя Соня прислала каждой по очень хорошему письму, и переписка между нами приняла другой оборот.
Приближалась Масленица, и впереди маячила «Синяя птица». С первого момента, как открылся занавес и начался разговор двух детей, Тильтиля и Митиль, я перестала ощущать себя: я не сидела рядом с мамой и Ташей, а жила на сцене в этой замечательной сказке. Я верила тому, что благодаря палочке феи Света все преобразовалось, закружились в воздухе крупные звезды и души вещей стали выходить наружу в образах людей. А путешествие за Синей птицей! Я просто дрожала от страха, когда все вступили в царство тьмы. Зато как чудесно было в царстве прошлого! Но больше всего на меня произвело впечатление царство будущего. И совершенно непонятно, почему это действие из современного спектакля выкинули. Кончился спектакль, а мне не верилось, что сказка кончилась, в ушах звучит милая песенка, которую поют бабушка и дедушка в царстве прошлого: «Прощайте, прощайте, пора нам уходить». А Синяя птица-то оказалась рядом, и не надо было далеко идти. Нет, я буду искать ее всегда, и далеко, и рядом.
«Радость жизни» – это ощущение бывало у меня еще в раннем детстве. Помню, совсем крошкой я вдруг почувствовала: «Вот это я, и все принадлежит мне, и я принадлежу всему» – и это ощущение очень радовало. Потом оно перешло в другое: «Без меня ничего не может быть». Но это новое скоро отпало из-за своей ошибочности: меня позвали домой, а игра без меня продолжалась. Это первое ощущение себя в мире очень хорошо описано у Гарина в его тетралогии: «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры». Именно во второй книге, «Гимназисты», автор очень ярко описывает первое мироощущение маленького Беренди. С этим произведением мы впервые познакомились с Ташей в 1916 году, и с тех пор Гарин стал одним из любимых нами писателей.
В дальнейшем ощущение радости жизни я испытывала по утрам, просыпаясь в детской, еще в Можайске, когда сквозь зеленые с белыми лилиями занавески пробивались лучи солнца, а по стенам иногда пробегали зайчики – эти зайчики попадали мне в сердце, и становилось очень хорошо. Потом это ощущение как-то заглохло, в первых классах института я потеряла его, и вдруг после «Синей птицы» я испытала его с новой силой. Только не знала, кого мне благодарить за это, Метерлинка или Станиславского. Наверное, обоих.
В Крым, в Суук-Су
А мама серьезно обеспокоилась нашим здоровьем. Светило, которому она нас показала, порекомендовал ехать на лето в Крым, причем указывал определенное место – Суук-Су, курорт, находящийся между Гурзуфом и Алуштой. <…>
Итак, на полтора месяца, с половины июня до начала августа, мы едем в Крым. <…> С самого моего приезда домой я почувствовала, что все полно подготовкой к Крыму. Няня шила нам белье. Костюмы решили шить в Можайске. <…> В то время были очень модны юбки с кофточками и английские костюмы, а платья почему-то отошли на задний план. Шить «общелкнутые» юбки няня отказалась.
Одевали и нас, и Булановых очень скромно. У многих в то время было убеждение, что рядить детей в будни – это дурной тон. <…>
На вокзале толстый носильщик в белом фартуке с большой медной бляхой на груди легко подхватывает наши вещи. Он проводит нас сразу через контроль и останавливается в начале длинного пассажирского состава. Вагоны такие симпатичные, разноцветные, и сразу пахнуло далеким путешествием. <…>
И вот уже, после долгого пути, последнее в поезде утро; я просыпаюсь рано, поезд стоит у веселой белой станции Инкерман.
– Начинается Крым, – говорит мама.
Вскоре небольшой полоской вдали засинело море, встреча с ним всегда радостна.
В Севастополь мы приехали к вечеру. Едем на вместительном крымском извозчике, повозка с балдахином. Белые улицы кажутся чуть-чуть знакомыми, а Приморский бульвар я определенно узнала. Останавливаемся в гостинице Киста на набережной. Завтра с утра на пароход в Ялту. На пристани шумно, продают много фруктов. <…>
Первый раз в жизни мы с Ташей едем на пароходе. Какое-то необычайное ощущение легкости. Может, это от морского воздуха, – кажется, вот сейчас вспорхнешь и полетишь вместе с чайками. Глаза разбегаются: куда смотреть? На берега, где красивые здания окружены садами, на сине-зеленые волны, пенящиеся за бортом, или на людей на палубе? Среди приезжих выделяются местные, крымские татары. Они такие красивые. У них тонкие лица и большие черные глаза. Маленькая девочка, Маниного возраста, бегает взад-вперед. Мы пытаемся заговорить с ней, но она по-русски не понимает.
– Вот она, Ялта – жемчужина Крыма, – сказал громко чей-то веселый голос, и публика подалась к выходу. <…>
Наконец мы приезжаем в гостиницу, заносим туда вещи и гуляем по веселой и нарядной набережной. Ялта мне очень нравится: Севастополь более строгий и официальный, а Ялта вся на море, и на каждом шагу кондитерские, в которых пьют шоколад, а одна стоит в самом море, на сваях, – в нее нужно входить через мостки, как на пароход. Мы, конечно, уговорили маму посетить ее.
Наша гостиница оправдывает свое название «Марино» – стоит у самого моря. Балкон нашего номера выходит на необъятную ширь синих волн. Мы спим с открытой дверью, и кажется, что море плещется около кровати. Когда я проснулась, мама стояла у балкона в какой-то задумчивости; увидев, что я не сплю, она сказала:
– Даже не знаю, спала я или нет, только все время слышала, как море плеск-плеск. – И она провела рукой в такт своим словам.
– Я тоже, наверно, не спала, – сказала Таша, садясь на кровати, – и тоже слушала этот плеск.
И мы все трое, раздетые, молча смотрим на это сине-зеленое чудо. А через два часа мы уже едем в экипаже с балдахином – едем в Суук-Су, не торопясь, разглядывая окружающие нас красоты. <…>
Приезжаем к ужину. Мы устали, и выходить в ресторан не хочется – нам приносят ужин в номер. Цены на все здесь очень высокие. Я замечаю, что у мамы лицо вытягивается. Комнатку мы заняли самую дешевую, маленькую, под крышей, с низким потолком. Она помещается над раковиной с оркестром, и гром от труб оглушительный. Я подошла к окну: в саду стоят столики, входит и выходит разряженная публика, снуют официанты.
И вдруг какое-то уныние охватывает меня. Мне кажется, мы не туда попали. Под самым нашим окном располагается большая семья, официанты, суетясь, сдвигают столики, захлопали пробки шампанского.
– Как же мы будем здесь жить? – говорю я. – Эти люди бросают деньги не считая, а мама должна учитывать каждую копейку. <…>
