Эта шаль вообще связывается у меня с тяжелыми переживаниями и трудными временами. Кутались в нее, болея испанкой и тифом. Мама ходила в ней на рынок продавать вещи. Доносили ее до дыр, и, когда в благополучное время мама заметила, что пора бы ее выкинуть, всем троим стало жалко, так грела она нас и выручала. Она была очень теплая и мягкая, и расцветка тоже мягкая: крупные синие, темно-красные и голубые клетки.
Из детской я почти не выходила. Или лежала, или сидела в зеленом кресле. На другой день мама куда-то уезжала, а потом послала Якова на лошади за «заменой» – так выразилась Даша. Она все время приходила ко мне и сообщала, что творится на кухне. От нее я узнала, что приехала женщина с грудным ребенком. Мне тут же пришла в голову мысль, что это Серегина теория: обязательно брать в прислуги семейных людей, чтобы «ценили» место – с ребенком не так-то легко перейти на другое. Наверно, приглядели ее заранее. Уж очень быстро приехала.
Через день Даша сообщила, что «новая» готовить совсем не умеет, что Яков ругается: «Щи тряпками воняют». Есть мне как-то совсем не хотелось, но мама тоже сказала:
– Обед сегодня невкусный.
Через несколько дней «новую» Яков отвез обратно. Я так и не видела ее лица. Даша очень старалась готовить.
– Вот дура я, – говорила она, – не училась у няни, в голову не приходило, но уж зато котлеты я по-няниному сделаю: она в каждую котлетку небольшой кусочек русского масла клала, вот они такие пышные и получались.
Убирать комнаты я взяла на себя. Даша с мамой решили взять в помощь ее сестру Настю. Со дня на день откладывали Дашину поездку в деревню за сестрой. Дел оказывалась куча: нужно было убирать огород, сколько времени отнимала ежедневная возня с молоком, сбивание масла. По вечерам недосчитывались цыплят, яиц снимали гораздо меньше, чем при няне, – в общем, все шло кувырком.
– Как няня все успевала? – часто повторяла мама.
И вдруг неожиданно появился Колесников. Он приехал довольный: комиссия дала ему отсрочку от военной службы для лечения на шесть месяцев.
– А там, глядишь, и война кончится, – весело говорил он.
По тому, как вспыхнули Дашины глаза, стало ясно, что все ее насмешки и капризы напускные. Он приехал за ней, сначала они должны поехать к Дашиной матери, а потом в семью Николая, в Заволжье.
Счастливая Даша дала нам обещание прислать свою сестру Настю. Она бывала у нас раньше.
И вот мы остались с одним Яковом. Мама сейчас же занялась поиском прислуги. И начался калейдоскоп. Одним не нравилось слишком много работы, и они быстро уходили сами, другие не нравились маме, и она увольняла их. Сестра Даши не ехала. Постоянным был Яков и временной – бобылка Наталья из Косьмова.
Однажды мама собиралась в очередной поиск. Вдруг зазвенели ямщицкие колокольчики, перед крыльцом остановилась коляска, и из нее вылез Сергей Федорович. При виде его вся ненависть моя вскипела, но меня поразило, что и мама встретила его как-то холодно. Она не отменила свою поездку и сказала, что скоро вернется.
Серега был в хорошем настроении, прохаживался по столовой, напевая, и вдруг его взгляд остановился на мне.
– А ты все хорошеешь, – сказал он, и глаза его приняли какое-то отвратительное, масленое выражение. Он добавил:
– И фигурка у тебя яйцевидные формы принимает.
Я быстро вышла в сени и открыла дверь в кухню. Там пусто, очевидно, Наталья на чердаке вешает белье. Она встретила меня приветливо:
– Чай, скучаешь без Ульяны Матвеевны-то, а с чего это она вздумала уехать?
– Разве вы не знаете? – стараясь говорить спокойно, спросила я. И медленно, сдерживая невольное дрожание в голосе, начала подробнее рассказывать о нянином доме, о братьях. <…>
Я проводила Наталью до выхода из усадьбы в поле. Домой возвращаться не хотелось, я повернула налево и пошла полем, по рву, отгораживающему усадьбу. Со дня отъезда няни я не выходила на улицу. А день хоть и осенний, но очень хороший.
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора.
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
вспомнился мне любимый Тютчев. Именно хрустальность чувствовалась в голубом небе, в воздухе, в зацветших разнообразными и грустными красками осени деревьях.
Я дошла до угла рва и повернула опять на усадьбу. Здесь густой ельник, сюда няня ходила за рыжиками. Как она их вкусно приготовляла, маринованные и соленые! Для солки она употребляла сырые грибы, сначала мыла их, а потом тщательно протирала каждый гриб чистой тряпочкой.
– Как ты много грибов набираешь, – бывало, позавидуем мы с Ташей. – Нам вдвоем столько не набрать!
– А это мое любимое дело, мой отдых, – с улыбкой отвечала няня. – Ведь раньше я, бывало, с вами гуляла, а теперь вы без меня уж давно обходитесь, вот и гуляю за грибами да за орехами.
– У тебя все отдых да любимое дело, – удивлялась я. – И цыплята, и огород, и шитье, а готовка тоже отдых?
– Нет, готовка, конечно, не отдых, но, по правде сказать, я люблю что-нибудь такое интересное.
Из ельника очень хорошо пахнет, я вхожу в него. Ведь, собственно говоря, осень в природе я ощущаю первый раз в жизни. С какой бы радостью, наверно, я присматривалась ко всему, если бы не эта тоска по няне. А сейчас ничто не мило. Подумать только, один человек уехал, и все ненужно и неинтересно! Какова же власть этого человека над окружающими!
Так думалось мне в семнадцать лет, сидя на пеньке в густом отяковском ельнике.
И вот прошло очень много времени. Очень много людей встречала я в своей жизни и скажу теперь: да, власть и обаяние человека неизмеримы, но человека, с достоинством носящего это гордое имя. Уж я не говорю о талантах и гениях, которые оставляют людям в наследство крупные полотна, бессмертные книги, достижения и изобретения, переворачивающие науку и технику, красоту и радость всевозможных видов искусства. Нет, речь не о них, речь о простых и, возможно, даже многим незаметных людях. Как часто в коллективе или семье все характеры очень разные, все смотрят в противоположные стороны, и есть один человек, который является истинной душой этого коллектива или семьи. Его любовь к делу и к людям умеет объединить всех разных в одно целое. Умеет сгладить острые углы, умеет заставить самих бороться с препятствиями. И когда этот человек уходит, коллектив теряет свою мощь, а семья распадается. Я знала малограмотных женщин, дети которых, став учеными, не выходили из-под влияния своих матерей – влияния не диктаторского и тяжелого, а духовного, гуманного. И счастлива та семья, где есть такой человек, так как не всякая, даже и самая любящая, мать умеет быть центром своей семьи и умеет объединять в одно целое самые разные характеры. И как грустно, что мало любят и ценят таких людей.
Но тогда, в ельнике, я думала только о няне. Я сама не знала, как много места в моей жизни занимала она. «Но надо идти домой, – подумала я, – разгуливать некогда, ждут дела».
