– Только к Наталье Сергеевне я с тобой не пойду, – сказала Ульяна. – Как я могу тебя к ней сватать, если я тебя не знаю, а вдруг ты их обворуешь. Уж иди сама.
Когда Марфуша рассказывала это, лицо ее вдруг вспыхнуло и приняло испуганное выражение. Она была небольшого роста, худенькая, с очень миловидным лицом: большие глаза, близко поставленные, и манера склонять набок голову делали ее похожей на робкую птичку. Она нам очень понравилась.
– Только я лето отживу, а на осень к матери поеду: я без дочки долго не вытерплю, – сказала Марфуша.
– Ну и ладно, кто там знает, что будет осенью, – закончила мама.
Готовить Марфуша совсем не умела, но она так трогательно говорила: «Научите, покажите», что и я, и мама с удовольствием делились с ней своим сомнительным опытом. Что она умела делать хорошо – это печь хлеб. «Хлебушки», как она называла душистые ржаные караваи. В можайских лавках хлеб стал продаваться редко, и там выстраивались длинные очереди. Купцам невыгодно было торговать хлебом. Продукты дорожали каждый день. Повышать соответственно цену на хлеб они боялись, а вдруг голодная толпа разгромит их лавки, и большею частью булочные были закрыты, а хозяева занимались оптовой торговлей мукой по спекулятивным ценам, тем более что спекуляция тогда не преследовалась, а считалась законным ремеслом. Маме удалось достать несколько пудов ржаной и белой муки, и она считала, что до осени нам этого должно хватить. Достала она тоже в виде товарообмена на сено и дрова.
Ташин день рождения
Когда пришло время нам уезжать в Москву на Ташино рождение, мама нерешительно сказала:
– А может, не надо мне ехать за «няней-старушкой»? Оставить Марфушу и Якова одних? Ведь мы уедем только на три дня!
И не успела я ответить, как она тут же заявила:
– Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Два раза я обожглась и, хотя Марфуша явно честный человек, поеду за «няней-старушкой».
О том, как мама обожглась, когда наняла «сторожа», который обчистил большой дом, я писала. А вот о втором мамином ожоге надо рассказать. Это было уже во время войны, как-то летом Яков стал очень часто отлучаться, и однажды во время его отлучки к нам заявился здоровый детина и попросил взять его на место Якова. Он рассказал, что он из дальней деревни Можайского уезда, работал тоже у одного можайского помещика, хозяин уезжает, и он еще не рассчитался с ним и не брал еще паспорта. Он слышал, что кучер наш часто выпивает, и специально пришел.
– А пачпорт и записочку от хозяина, что я у него работал, я принесу.
И несмотря на то, что он не очень понравился маме, она, рассерженная на Якова, предложила ему остаться. За дело он взялся очень ретиво, а во время обеда и ужина все расспрашивал няню и Дашу про маму, богатая ли она.
– Уж какое богатство, – отвечала няня, – концы с концами сводит и ладно.
А дня через три он исчез, и вместе с ним исчезла наша парадная сбруя, отделанная серебром, и с нею вместе тоже серебренные валдайские колокольчики. Сбруя эта была фамильная реликвия Савеловых. Дедушка подарил ее маме еще при жизни. Конечно, потужили мы, но, когда мама побывала в полиции, заявляя о пропаже, она вернулась даже довольная, что все обошлось только сбруей. Новый кучер оказался бежавшим каторжником, который был осужден за кражу с убийством.
– Ну, Наталья Сергеевна, пожалел вас вор, – смеялся вернувшийся Яков. – И няня, и Даша рассказывали, что он хвалил вас, говорил: «Жалко хорошую барыню, без мужа детей растит». А ведь лошадей он свободно мог увести.
Полиция, как водится, ничего не нашла. И, помню, Таша сказала мне задумчиво:
– Конечно, сбрую жалко, она такая красивая была, но я рада, что его не нашли: ведь за то, что он убежал и опять украл, его, наверно, бы на всю жизнь посадили на каторгу.
Я с ней согласилась. Надо сказать, что сбруя наша хранилась довольно легкомысленно, в конюшне, в деревянном сундуке. И даже не знаю, был ли этот сундук заперт.
И вот наконец мы в Москве. Остановились в «Славянском базаре». Настал день Ташиного дня рождения. Она приехала, вытянувшаяся и немного похудевшая от институтского голода, но румяная и веселая по-прежнему.
Опять много литературных подарков. Бабушка подарила ей избранные стихи К. Р. – это псевдоним одного из великих князей, Константина Романова. Стихи его были поэтичны, а Рахманинов и некоторые другие композиторы сочиняли на них музыку. Я очень люблю романс:
Растворил я окно, стало душно невмочь,
Опустился пред ним на колени,
И в окно мне пахнула душистая ночь
Ароматным дыханьем сирени.
А вдали где-то чудно так пел соловей;
Я внимал ему с грустью глубокой
И с тоскою о родине вспомнил своей,
Об отчизне я вспомнил далекой.
Где родной соловей песнь родную поет
И, не зная земных огорчений,
Заливается целую ночь напролет
Над душистою веткой сирени.
Этот романс исполняется до сих пор, но автора никогда не объявляют, как будто стыдно и неприлично сознаться, что среди царской семьи вдруг оказался талантливый человек.
Еще среди Ташиных подарков были сочинения Фета и Фофанова. А я, за отсутствием денег, решила подарить ей собрание сочинений Гарина-Михайловского, которое еще раньше мне подарила мама. У нас это было принято: когда наступал день рождения, а денег не было, мы дарили друг другу подаренные нам ранее книги. Помню, самый первый раз Таша, когда ей было лет шесть, отдала мне на рождение переплетенный за год свой журнал «Светлячок», и я очень радовалась ему – два толстых тома.
Тетя Натуля прислала ей Голенищева-Кутузова, автора, которого теперь тоже никто не знает, но романсы его исполняются до сих пор. Сама тетя Натуля на рождении не была, она заболела инфлюэнцей, и в Ташин подарок была вложена записочка:
Пусть ты не знаешь в жизни тени мрачной,
Пусть будешь ты великой – коль не лень.
Недаром родилась ты так удачно,
С Екатериной в один день.
И была другая записка, для всех остальных:
Тетка Наталья вас всех поздравляет,
Нынче довольно противна она.
Немощь, увы, ей прийти к вам мешает.
Тетка отходит… в объятия сна.
Как всегда у Лодыженских, в этот день было очень весело и как-то по-родственному тепло. Но в секретер на этот раз не играли – не было главного организатора, тети Натули. Приходили и уходили, как всегда, разные люди. <…>
И вот уже вечер, мы прощаемся с Лодыженскими. Бабушка и тетя Соня скоро уедут к себе в Загоскино на лето, тетя Натуля тоже туда приедет, но позднее. Непостижимы пути человеческих судеб! Прощаешься легко и весело и не знаешь, что ждет впереди тебя и этих ставших тебе близкими людей. С кем тебе еще доведется встретиться и общаться, а кого уже не увидишь больше никогда.
