– Ты помнишь, здесь Булановы жили, когда мы с ними познакомились? – спросила я.
– Конечно, помню, – отвечала Таша, – они жили на втором этаже, а на первом дедушка.
– До чего же у тебя память хорошая, ведь тебе тогда только четыре года было, а я четырех лет себя плохо помню.
– Нет, я помню все хорошо, ведь в этот год мамочка болела.
– Давай пройдем к дому Тютина, – предложила я. – Взглянем на домик, такой ли он голубенький! – Дом оказался хоть и выцветший, но еще голубой. Зато сад, который в детстве нам представлялся таким громадным, был вовсе не большой. Почти сразу за домом начиналось поле.
– Ты чувствуешь, уже весной пахнет? – сказала Таша. Запах весны, который обычно начинаешь ощущать в конце февраля, всегда действует ободряюще. Особенно в молодости. И нам, голодным, неприкаянным, не нашедшим своего места в жизни, вдруг опять все кругом стало казаться заманчивым и волшебным, как в детстве.
Трудности с Дуськой и жильем
Вскоре нам пришлось лишиться нашего основного удовольствия – кино. Оно закрылось. Кинотеатр в Можайске был довольно примитивный: большой сарай с поднимающимся кверху полом и простыми скамейками. Внизу, у первых рядов, стоял рояль. Содержал кинотеатр высокий предприимчивый человек, даже фамилию его запомнила – Евстигнеев. Они вдвоем с его тоже высокой женой, собственно, были всем обслуживающим персоналом. Тут и администратор, и киномеханик, и кассир, и контролер. Последние должности выполняла жена. Было еще, правда, у них одно наемное лицо – слепой аккомпаниатор, который во время сеансов играл на рояле. Пока Евстигнеев крутил ленты, жена его успевала продавать билеты, проводить посетителей в зрительный зал и рассказывать слепому аккомпаниатору содержание картины.
– Сейчас видовая идет, море показывают, волны, – обращалась она к слепому, – ты играй, а я пойду посмотрю, нет ли народу у кассы. – И лились плавные звуки вальса.
– Ну вот, – говорила она, возвращаясь, – а сейчас комедия пойдет, с Глупышкиным, все бегать будут. – И звучала веселая полечка. Во время драмы она сидела рядом с ним и шепотом передавала сюжет, импровизация варьировалась: то бурные аккорды, то нежная мелодия. Нам было очень жалко, что кинотеатр закрыли, а слепой музыкант около почты просил милостыню.
Ранней весной, как только стаял снег и на полях еще желтела прошлогодняя трава, мама пристроила нашу корову Дуську в стадо. В Можайске, как в деревне, по вечерам пригоняли коров и овец и слышалось мычание и зовы: кыть, кыть, кыть. А по утрам пастух играл на рожке. В первый день мы торжественно, всей семьей, вышли ее встречать. Вот она важно шествует, но, увидя открытые ворота, вдруг круто повернула назад, подняла хвост трубой и понеслась по шоссе к железнодорожному мосту. Мы с Ташей за ней. Где-то около станции я остановилась в изнеможении и стала поджидать Ташу. Вскоре она вернулась.
– Я видела, как Дуська повернула к Отякову, а дорога сразу от шоссе развезенная, воображаю, каково у Шишкинского леса! – задыхаясь, говорила она. – Что делать, не знаю.
Мы молча побрели домой. Мама встретила нас в начале Афанасьевской.
– Ну, идемте, не расстраивайтесь: свет не без добрых людей, авось кто-нибудь из отяковских приведет ее.
И мама оказалась права. К вечеру ее привел на веревке Алексей Крайний.
– А мне ребята сказали, что ваша корова по деревне промчалась, прямо к усадьбе. Я скорее туда. И что же вы думаете? Стоит как миленькая в сарае, благо он раскрытый!
До чего же мы радовались. Радовались и поражались. Ведь почти пять месяцев простояла корова в Можайске, в стойле, и в первый же день, как ее выпустили в стадо, нашла дорогу в Отяково. В следующий день мы встречали уже с предосторожностями. Но бегство ее несколько раз повторялось. Тяжелая это обязанность получалась, встречать корову, и почему-то она падала целиком на Ташу. Однажды она мне рассказала:
– Бегу я за Дуськой с хворостинкой, высунув язык, хочу дорогу перебежать, и никак не получается, а навстречу Меркуловы прогуливаются. «Здравствуйте, – говорят, – Ташенька, коровку загоняете?» «Да, – вежливо отвечаю я, не прекращая бега, – коровку».
Меркуловы – бывшие можайские помещики, их сын тоже пытался устроиться на работу в Можайске, и по тем же причинам, что и нам, ему не удалось. Тогда он поступил на работу в Москве, на воскресенье приезжал в Можайск и неизменно появлялся у нас. Он молчаливо симпатизировал Таше.
В начале лета мы решили продать Дуську. Достать сена на зиму мы не надеялись. Коровы к осени должны подешеветь. Самое время продавать сейчас. Не успели мы продать Дуську, как вдруг опять неприятная новость. Дом Власовых реквизируют и всех выселяют. Конечно, эту новость мы перенесли легче, чем хозяева: мы уже не чувствовали почвы под ногами, а они были потрясены, лишаясь насиженного гнезда. Началось мамино хождение в жилищный отдел. Там орудовал бывший купеческий сын Александр Орлов, вдруг ставший большевиком. Этого молодого, красивого парня почему-то все можайцы звали Сашкой. Раньше он слыл беззаботным гулякой. Маме пришлось сталкиваться с ним еще во время войны. Они устраивали любительские спектакли в пользу раненых. Даже приходилось играть с ним на сцене. Тенденция в жилищном отделе была такова: «буржуям» надо давать квартиры не в городе, а в близлежащих деревнях, например в Карповке, в Чертанове. Орлов сказал маме, что в настоящее время уплотняют все купеческие дома и если мы сами найдем себе квартиру, с согласия хозяев, то они могут нам ее предоставить. Это было уже что-то, и мама энергично стала искать такую квартиру.
В жару, летом, окна в наших комнатах были раскрыты настежь. Таша каждый день продолжала упражняться. Она уже разучила Лунную сонату Бетховена, «Рыбачку» Майерберга и хорошо исполняла блестящий вальс Дюрана. Радио в то время еще и в помине не было, и звуки музыки привлекали проходящих. Некоторые останавливались под окнами, некоторые бросали одобрительные замечания. Напротив нас жила в своем домике большая семья Ролле. Их дом стоял как-то в глубине. У них был порядочный участок. Там помещался большой огород, а главное, что нас привлекало с самого начала, это кролики. Мы часто наблюдали с Ташей, как в огороженном пространстве бегали пушистые зверьки. Обратили внимание и на детей, их было человек восемь, самого разного возраста, все рыженькие и кудрявые.
– Какая трудолюбивая семья, – говорила мама, тоже изредка останавливаясь у окна. – Вот у кого вам учиться надо, – все непрерывно работали, а вечером усаживались отдыхать на крыльцо.
Однажды вечером мама после долгого перерыва вдруг подошла к роялю и спела модную в то время русскую песню «Уморилась». Только кончила, как послышались аплодисменты со стороны дома Ролле и крики: «Еще, пожалуйста, еще!» После этого у мамы и Таши стало традицией по вечерам музицировать для соседей. Если маме петь не хотелось, то играла что-нибудь Таша. Наши хозяева Власовы смотрели на это очень неодобрительно. Даже Надя сказала мне:
– Тетя Маша говорит: нашли время песни распевать, тут плакать надо, ну ладно, девчонки молодые, а сама-то женщина в годах. – Маме в то время было тридцать восемь лет, но от невзгод она сильно похудела и выглядела молодо. Сама Надя тоже не разделяла мнение старших своей семьи и не унывала. В настоящий момент она увлекалась гулянием в городском саду и очень удивлялась, что мы с Ташей туда не ходим. А нас как-то и не тянуло. Да, по правде сказать, мне лично казалось, что это неловко: скажут, не работает, а гулять ходит.
