Квартиру мама нашла, шли заминки с оформлением. А пока мы занялись ликвидированием лишней мебели. Еще зимой «съели» буфет и обеденный стол. Вместо него пользовались овальным гостиным столиком и уверяли себя, что стало удобней, по крайней мере, не ударяешься об углы громоздкого обеденного стола. Будущая квартира приблизительно двадцать пять метров. Наконец ордер получен, и мы переезжаем. Наши новые хозяева – тоже бывшие купцы, Цвелевы. У них была лавка, как называли тогда, с «красным товаром», то есть с мануфактурой. Домик стоял в одном из переулков, а так как городишко небольшой, то через два дома от нас начинался овраг, по дну бежала маленькая речушка, и дальше начиналось поле. У хозяев большой тенистый сад. Это все нам с Ташей очень нравилось. А помещение другое, совсем не изолированное.
Общий вход с такого же крылечка, как у Власовых, в сени, из сеней дверь в небольшую переднюю. Из передней три двери: прямо, направо и налево. Налево к нам. Две комнаты, первая проходная, она чуть побольше. Из передней прямо маленькая спальня хозяйки. Дверь у нее всегда открыта. Стены увешаны киотами, горит большая лампада, на столе раскрыта толстая Библия, и хозяйка, вооружившись очками и почему-то подбоченившись, важно читает ее. Направо спальня дочерей, там тоже иконы и тоже горит лампада, но она необходима как освещение, так как в комнате нет окон, по той же причине дверь туда тоже всегда открыта. Эта комната служит проходной в кухню. Чтобы попасть в нее, нужно пройти еще и через столовую. Повторяю, странно строили в старину, ведь почти все комнаты проходные, если и предполагалось для одной семьи, все равно жить неудобно. И к чему обязательно темная комната? От хозяев в старой квартире мы были изолированы, и за семь месяцев нашей жизни там с некоторыми членами семьи даже не приходилось встречаться. Здесь мы оказались в самом центре семьи. Хозяйка, Мария Михайловна Цвелева, была тоже вдова, и она сама вела раньше свою лавку. Чувствовалось, что она привыкла властвовать и вся семья ей подчинялась.
– Правда, она похожа на Кабаниху лицом и фигурой? – как-то заметила мама.
Мария Михайловна была пожилая женщина, со следами былой красоты, но при ее величественности я никогда не слышала, чтобы она на кого-нибудь повышала голос, и к нам относилась хотя и холодно, но всегда тактично. А вот дочери ее нам очень понравились. Старшей, Мане, лет двадцать пять. Она уже была замужем и уехала от мужа.
– Сбежала, – как говорила Мария Михайловна маме. – В монахини себя готовит, говорит, что с мужем жить грех.
Я заметила, что скромная и хлопотливая Маня очень заботится обо всех и все время что-то шьет и чинит, и даже мне с первых же дней нашего приезда сказала:
– Я так рада, что я дома, со своими.
Вторая дочка, Варя, считалась в семье неполноценной. Она сильно картавила. Букв шесть из алфавита не выговаривала.
В первый же день, как мы приехали, она вдруг закрыла дверь из их комнаты в столовую и сказала нам:
– Не ходите туда, там тын.
Так как дым уже шел в наши комнаты, я эту фразу поняла. Но когда, спустя некоторое время, вдруг послышался с улицы дикий крик и мы испуганно спрашивали:
– Что это такое? – Варя спокойно сказала:
– Это марсики.
– Таш, что значит «марсики»? – недоуменно обратилась я, как всегда, к Таше.
– Нетрудно догадаться, что это означает «мальчики», неужели ты думаешь, что жители Марса бегают около дома Цвелевых? – улыбнулась она.
В своей семье Варя исполняла роль рабочей лошадки. Самую трудную и грязную работу поручали ей, и она считала, что так и должно быть. Вид у нее был, правда, очень здоровый и крепкий, не в пример субтильной Мане. Лицо у нее румяное и приятное, добрые карие глаза, и никаких отклонений от нормы мы не замечали, а из-за картавости ее считали за дурочку. Третьей дочке было двадцать лет, но все к ней относились как к маленькой, и даже строгая мать звала ее Зиночкой. Она тоже симпатичная и добродушная.
У Марии Михайловны еще было два сына: старший, Коля, служил в армии, а младший, Алеша, учился в Москве и приезжал на воскресенье. В первый же его приезд он, привлеченный Ташиной музыкой, пришел знакомиться, его привела Зина. Алеша, оказывается, любил музыку и сам играл и на мандолине, и на гитаре. Когда к нам вошел высокий, кудрявый мальчик, его лицо мне показалось детским. Ему, как и мне, исполнилось девятнадцать лет, но выглядел он моложе. По воскресеньям у нас появлялся Володя Меркулов. Очень длинный Володя признался нам, что он стесняется своих рук и ног и в маленьких комнатках, вроде наших, всегда боится что-нибудь разбить или сломать. Мы с Ташей пробовали их привлечь к какой-нибудь литературной игре, но это не получалось, все трое во главе с Зиночкой очень смущались. Зато музыки было много. Алеша и Таша поочередно услаждали наш слух.
Конец лета и начало осени мы с Ташей много читали и проводили время или в хозяйском саду, или ходили за овраг в поле. Однажды решили пойти в Отяково. Очень хотелось зайти к Дуне, но нам казалось это неловким. Скажут, бродят бывшие помещики, как тени, около своих гнезд. В усадьбу мы вошли со стороны парка. Там все было по-прежнему. Только невольно нам бросилось в глаза, что огород, который стоял на прежнем месте, оказался огорожен более тщательно, чем у нас. Мы охранялись главным образом от кур, и забор был невысок, а теперь оградой служили высокие доски, и забор выглядел солидно.
– Кто-то, значит, здесь живет, – решили мы.
Но на дом посмотрели издали.
Читая эти строки, каждый, наверно, подумает, что, глядя на свою бывшую усадьбу, мы сравниваем свою прежнюю жизнь с настоящей, что мной овладела тоска об утраченном и боль и, может быть, даже злость на тех, кто лишил нас всех благ. И пусть некоторым это покажется абсурдом, но таких чувств во мне не было. Я задалась целью писать эти воспоминания правдиво и искренно, мне хочется вскрыть все свои чувства, как светлые, так и темные их стороны. И врать и утаивать мне просто противно. Я ненавижу всякую фальшь и ложь. И пусть в жизни была и фальшь, и ложь, но здесь я хочу только правды. Да иначе неинтересно и самой будет писать. Ведь когда я погружаюсь в свои воспоминания, я живу ими. Как будто волшебная палочка переносит меня в мир детства и юности. Я вхожу в этот мир и становлюсь такой, какой я была много лет тому назад. Я хорошо помню те настроения, которые владели нами, когда мы сидели на сломанной скамеечке в глубине парка. Я пишу «нами», потому что мы всегда делились своими переживаниями, и если возникали разногласия, я их обязательно отмечаю. Нам было грустно и жалко Отяково, связанное с няней и с беззаботным детством. Но вернуться сюда и вести тот образ жизни отверженцев, который мы вели последнее время, – нет, этого нам не хотелось. А что тяжело и голодно, так это переживает вся страна. Здесь мы были совсем одни, а теперь мы окружены благожелательно настроенными людьми. И то, что мы живем, можно сказать, в центре чужой семьи, как это ни смешно, мне даже нравилось.
– А есть хочется, – сказала Таша. – Пойдем в орешник, может, найдем орехов.
– Нет, слишком близко от дома, не хочу, – возразила я, – да там и нет, наверно, ничего. А вот пойдем лучше к канавке, может, рябины нарвем.
