Иван Васильевич сказал мне, что мы больше не называемся «гарнизонный околоток», а «приемный покой при Можайском увоенкомате» и уже заказаны новые штамп и печать. Знакомясь с папками дел, я невольно подумала, почему у такого маленького учреждения такая большая переписка, и, полистав эти папки, поняла, что 90 % всей переписки составляют всякие ведомости и отчеты по движению больных и медикаментов. Причем каждая должна была составляться не меньше чем в двух экземплярах. В папке «текущие дела» я увидела большую ведомость по движению медикаментов. Ее надо было продублировать. Я робко обратилась к Ивану Васильевичу:
– Можно переписать эту ведомость? Или есть что-нибудь более нужное? – Он снисходительно ответил:
– Попробуйте, если сумеете.
И я с большим рвением стала «пробовать». Сначала старательно разграфила листы и начала писать. Мне очень хотелось, чтобы мой дурацкий почерк выглядел как можно лучше. Я выводила латинские буквы и закругляла их. Ну вот, теперь почерк стал каким-то детским! Иван Васильевич заглянул через мое плечо:
– Что ж, это лучше, чем было написано заявление, пишите так.
Похвала взбодрила меня. И через некоторое время ведомость с мелкими графами и цифрами была готова. Иван Васильевич стал внимательно изучать ее, а я разглядывала его лицо: как оно, не хмурится ли. И вдруг дверь тихонько отворилась, и бархатный баритон произнес:
– Здравствуйте.
Я оторвалась от созерцания Ивана Васильевича, подняла голову и обомлела. Передо мной стоял очень высокий и очень красивый человек в меховой куртке и такой же шапке. Он остановился около окна и на фоне северных пейзажей казался героем романа Джека Лондона. Гармоничная красота с детства действовала на меня ошеломляюще, в раннем возрасте я просто раскрывала рот и таращила глаза. Позднее я долго любовалась понравившимся мне человеком, например нашим лесником Алексеем Крайним. Уже будучи взрослой, я не могла отвести глаз от библейской Иохи у зубного врача Морачевского. Но тут я сразу поняла, где я, и с трудом пересилила себя, покраснела и ответила на приветствие. Иван Васильевич кончил изучать ведомость.
– Вот, первая работа хорошая. Сняла копию с отчета о медикаментах, на трех страничках ни одной ошибки, – сказал он, протягивая доктору ведомость.
– А зачем же делать ошибки, да еще при списывании? – шутливо сказал доктор, взяв листы. – Нужно подписать?
– Нет, я еще сопроводиловку составлю.
– Тогда я пошел в военкомат, отнесу Барсукову заявление.
Я писала отношения, чертила отчеты, а Иван Васильевич освободил половину большого стола, поставил аптечные весы, достал разные банки и стал делать порошки. Он сыпал из банок, взвешивал на весах, растирал смесь в ступочке, а потом быстро нарезал маленькие квадратики бумаги, разложив их на столе, и на глазок стал рассыпать порошки по бумажкам. Помимо быстроты, в его движениях была четкость и ловкость. Только я подумала – кончу сейчас писать и предложу ему вертеть порошки, – но он предупредил меня:
– Ваша обязанность будет не только вести канцелярию, но и помогать мне в аптеке. А когда вы все освоите, ну, так через месяц, через два, передам вам и хозяйство: белье, халаты.
Я хотела сказать, что с удовольствием буду делать все, что скажут, что вынужденное бездействие, длившееся целый год, осточертело мне, а накануне был еще год болезни, но его суховатая деловитость к разговорчивости не располагала.
Доктор пришел поздно, к концу рабочего дня, когда все порошки были завернуты, все прибрано и Иван Васильевич взялся за свои одежки.
– Барсукова я не застал, придется завтра опять его искать, – проговорил он.
– Можете идти домой, – обратился ко мне Иван Васильевич, обматываясь шарфом.
Я летела домой как на крыльях.
«Как мне хочется здесь работать, – думала я, – все так понятно и просто. Нет, наверное, не получится: когда очень сильно чего-нибудь хочешь, никогда не получается, конечно, если это от тебя не зависит».
Домой пришла сияющая.
– Ну что, взяли? – спросила мама в дверях, а Мария Михайловна повернулась от стола, сняла очки и тоже внимательно смотрела на меня.
– Ничего еще не известно, доктор комиссара не застал, завтра все выяснится, – быстро говорила я, раздеваясь.
– А чего ж ты такая веселая? – спросила Таша.
– Завтра, – протянула мама, – а мы тебя все ждали и решили: раз не возвращаешься, значит, оставили.
Я вошла в комнату, там было тепло и так вкусно пахло кислыми щами. И только сейчас я поняла, что есть хочу ужасно и что на улице было очень холодно.
– А у нас сегодня царский обед, – уже другим голосом говорила мама. – Наташа принесла нам целую крынку кислой капусты, а у меня было припрятано немного вашего любимого конопляного масла, и я сварила щи, и лепешек, конечно, испекла. Мы с Ташей уже по тарелочке съели, так что тебе сейчас четыре половника нальем. – С самого начала года мы делили все на три части.
Я ела и говорила, мне не хотелось упустить ни одной подробности.
– Неужели не могла как следует заявление написать, твой почерк зависит только от тебя, – прервала Таша мой рассказ.
У нее самой был очень хороший почерк, и она не хотела мне поверить, что я не могу исправить свои каракули. Рассказывать про доктора Ч. при маме мне не хотелось, будет еще потом дразниться, и я дождалась, когда она ушла в кухню, и передала Таше его эффектное появление на фоне северных пейзажей.
– Ты знаешь, он гораздо интересней Штобэ и, по-моему, лучше Гаррисона!
– Лучше Гаррисона никого не может быть. Значит, влюбишься обязательно, и увлечение Алешей пройдет бесследно.
Как ни странно, мы с Ташей, при всей нашей духовной близости, никогда не говорили о своих самых тайных переживаниях. Разве спустя много времени, и упоминание об Алеше прозвучало впервые.
– Во-первых, Алешей я никогда не была увлечена, а что касается доктора, то он на меня ни капельки внимания не обращает и никогда не обратит, ему под стать какая-нибудь златовласая Сольвейг или красотка Кармен.
– «Сердцу не прикажешь» – между прочим, чья это пьеса? У меня сейчас перед глазами встала афишная тумба, и крупными буквами напечатаны эти слова. Я не говорю, что ты неравнодушна к Алеше, но я вижу, что тебе приятно, что он смотрит на тебя такими преданными глазами. Так же было и у меня с Шурой Орловым, – задумчиво закончила Таша.
Утром я опять с волнением бежала мимо больших сугробов к видневшимся вдали высоким елкам. Именно не шла, а бежала. Я писала, что долго не могла себя отучить от детской привычки не ходить, а бегать. Опять внизу меня приветствовал рыжеусый фельдшер. Иван Васильевич быстро инструктировал, что делать, и сказал:
– Сегодня много больных поступило с пересыльного пункта, пойду помогу, а вы справитесь и без меня.
«Значит, доктор тоже занят, – подумала я, – и в военкомат не пойдет».
