– Рояль реквизирован не у сотрудниц военкомата, а у их матери, бывшей помещицы, – был ответ.
Я ничего не сказала у себя на работе. На другой день стало известно и у нас. Доктор предложил мне написать бумажку, я рассказала ему об ответе исполкома военкомату. Что было делать? Очень болела душой за Ташу, и я боялась, как бы этот факт опять не ввел ее в апатию. Но она перенесла это бодро. Когда мы выставляли в окнах рамы, я декламировала:
Весна! выставляется первая рама —
И в комнату шум ворвался,
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса.
Мне в душу повеяло жизнью и волей:
Вон – даль голубая видна…
И хочется в поле, широкое поле,
Где, шествуя, сыплет цветами весна.
– И все-таки эта весна особенная! – услышала я голос Таши.
А листья на деревьях распустились, зазеленела травка за наполовину сломанными заборами. Меня вдруг потянуло к природе. В прошлом году весной я только изредка вспоминала, что есть лес, поле и даже живописная Москва-река проходит за окраиной Можайска. Река для нас была чем-то непривычным, ведь наше детство в Отякове проходило без воды, если не считать старые-старые пруды, заросшие осокой и затянутые ряской. Но мы от этого не страдали. Конечно, с рекой лучше, но так много чудес и без нее. Я вспомнила, как в 1916 году, летом, у нас недолгое время на кухне дачи жили беженцы, очень молодые муж и жена, эстонцы. Помню, как-то, разговорившись с ними, я с удивлением поняла, что им наша природа не нравилась. И когда я стала отстаивать красоту русской природы, они ответили мне:
– Да какая же это жизнь без моря, без дюн! А сколько рыбы мы ели дома, а здесь же ее и не видно.
Каждому дорого свое родное, близкое.
Итак, я стала совершать одинокие прогулки. Я не буду писать о том, какую радость доставляет общение с природой, об этом так хорошо писали большие художники. Но особенно благодарно ее влияние, когда твоя душа охвачена сильным чувством. Кажется, что все кругом отзывается тебе каждым листиком, каждой травкой. И ручеек, лепечущий на дне оврага, и множество вдруг появившихся на склонах желтых цветочков (вчера их еще не было). Они, как маленькие солнышки, улыбаются тебе.
Я каждый раз брала с собой книгу, но она оставалась нераскрытой. В этот период моей жизни я читала очень мало, а в Можайске была неплохая библиотека, да и из Отякова русские книги мы вывезли почти все. Что мы не взяли и о чем я очень жалела, это журнал «Неделя» за несколько лет. Его выписывал еще папа. Томики были очень потрепаны. Там печатался роман Щепкиной-Куперник «Счастье». Последний год жизни в Отякове мы с Ташей зачитывались им. Эту писательницу, поэтессу и переводчицу мы очень любили. Считаю, что при советской власти она как-то затерялась среди других, менее талантливых, и у нас ее недостаточно оценили, несмотря на то что ее переводы Шекспира до сих пор живут на сцене. Книга оставалась нераскрытой, я читала жизнь внутри и вокруг себя. Но одиночество мое часто нарушалось. Вон прошла группа комиссариатской молодежи. Они такие веселые, Таша и Сима тоже там. Взбудораженной стайкой пробежали мальчишки. Я сижу на дне оврага. Мимо меня идет тропка через ручей, но по ней ходят мало. А наверху дорога, обсаженная деревьями, там движения больше. Там, наверху, открывается красивый вид, и некоторые задерживаются и любуются окрестностями Можайска. Вдруг я заметила знакомую фигуру: Владимир Григорьевич, рядом Лиля Покровская в светлом платье. Она тоже останавливается, поднимает руки и разводит их, как бы обнимая все кругом, – или декламирует, или восхищается природой. В общем, ей радостно. Радость обоснованная, а мне становится грустно. Это далеко, лиц почти не видно, но я же их узнала, могут и они узнать меня. Вон сзади них уныло плетется Герман. Я быстро иду вниз по оврагу, в противоположную сторону.
А в городе на стенах домов появились объявления: «Женщины и девушки, помогайте фронту. Записывайтесь на курсы красных сестер. Запись происходит в исполкоме, комната 4. На время учебы в Москве обеспечивается общежитие и паек». И вдруг меня осенило: ведь я всю жизнь мечтала помогать людям, облегчать их страдания. Лучшей возможности быть не может. Даже не надо заботиться о мелочных, житейских делах. Меня выучат и дадут назначение на работу. И я буду нужна, необходима людям. Нет, это просто счастье. Сама судьба идет мне навстречу. Мне хотелось сейчас же бежать в исполком, в комнату 4, но сегодня воскресенье. Завтра, как только сделаю необходимые утренние дела, пойду. Кстати, мне нужно в военкомат, там следовало бы навести одну справку. Весь вечер и утро я думала о перевороте своей жизни, на который решилась. Конечно, жалко маму и Ташу, без них будет очень трудно, но не навек расстанемся. Да и к сотрудникам приемного покоя я очень привыкла. Они все так дружески ко мне относятся. С ними-то уж, наверно, расстанусь навек. Зато буду сестрой, буду помогать людям. А что сейчас? «Ни Богу свеча, ни черту кочерга», как любит говорить мама.
Я пришла на работу взбудораженная. Решила, что расскажу обо всем и дома, и здесь только тогда, когда получу направление на курсы. И вот я уже шагаю по залитой солнцем площади. Сначала пойду в исполком. На здании исполкома знакомый яркий плакат. Рабочий в буденовке поднял руку, показывает прямо на тебя пальцем. И крупная подпись: «Ты записался добровольцем?» Рабочий стоит на фоне дымящихся черным дымом заводских труб. На нем красная косоворотка. Вот она, комната 4. Открываю дверь, и… знакомое лицо: за столом сидит Зарубин – тот самый Зарубин, который приходил к нам осенью с красноармейцами за теплыми вещами. Он еще сказал: «Какие же вы буржуи, у вас ничего нет».
– Можно записаться на курсы красных сестер? – робко спрашиваю я.
– Можно, можно, – приветливо говорит он и достает список. – Фамилия, имя, отчество? Где работаете? Где проживаете?
Я отвечаю.
– Постой, постой, Лодыженская, так это я к вам за теплыми вещами приходил? – вспомнил Зарубин. – Вон оно что! И это у вас инструмент недавно отобрали?
– Да, – растерянно произношу я, не понимая, к чему он клонит.
– Так вот, имей в виду, – горячо заговорил Зарубин, – я был против, я объяснял, что нет у вас ничего, а заведующему клубом загорелось инструмент в клуб. Да говорит: «Только у Лодыженских такой есть». Ну, и не послушали меня остальные. А ты молодчина, девушка, что такая сознательная.
– Так когда же мне теперь за ответом прийти?
– Ответ готов, всех желающих отправим, а вот когда отправлять будем, раньше среды я не узнаю. В среду нам губздрав телефонограмму даст, куда отправлять. Так что ты в среду к вечеру приходи и все узнаешь, а я с учреждениями свяжусь, чтобы отпустили девчат, не задерживали.
Я вышла из исполкома окрыленная. Как здорово получается, даже с начальством Зарубин сам будет договариваться, значит, Владимиру Григорьевичу мне ничего говорить не надо. А маме и Таше скажу завтра вечером. Я пошла в военкомат.
