В субботу в приемный покой пришла бумажка из Главсанупра, требовали сведения, которые я послала еще неделю тому назад. Всю переписку с Москвой мы посылали с нарочным из военкомата. Почта действовала очень плохо, и на нее не рассчитывали. Нарочным называется дежурный сотрудник военкомата, который на сутки освободился от своих прямых обязанностей и исполнял обязанности курьера, то есть ехал с почтой в Москву и привозил оттуда всякие инструкции и распоряжения. Поезда из Можайска в Москву ходили только два раза в сутки и плелись часов шесть. Составы были товарные, «теплушки», как ласково называли их тогда, хотя теплыми они вовсе не были. Так вот, мне нужно было посмотреть в военкомате разносную книгу нарочного, чтобы узнать, кто принял мои злополучные сведения. Дежурный мне ответил, что московская разносная книга у товарища Морозова. Я отправилась в большой зал общего отдела посмотреть на Ташиного героя. Герой оказался очень приятным: среднего роста, худощавый брюнет, с умным спокойным лицом и красивыми глазами. Он выслушал меня и стал помогать мне искать в разносной книге нужную расписку.
– Вот, – нашел он, – Главсанупр, сведения приемного покоя, подпись очень разборчива: «В. Симаков».
– Большое спасибо, – сказала я и записала дату и фамилию. – А где же тут Таша? – И я окинула взглядом большой зал.
Но она, видно, уже заметила меня раньше и на мой взгляд ответила улыбкой, она сидела около окна за машинкой и быстро-быстро печатала. Так приятно было увидеть ее хорошенькое личико. На ней была красная кофточка в тоненькую белую полоску. Материя была шелковистой и называлась «китайская сарпинка». Сейчас я такой не вижу. Наши туалеты довольно обветшали, и то, что нам сшили года три тому назад, мы считали новым. Эти кофточки (у меня была такая же) шли за новые. В молодости все к лицу, а цвет «фрез-экразэ» (раздавленная земляника) очень гармонировал с темными глазами и тоже темной, пышной шапочкой из волос. Около выхода Таша нагнала меня.
– Ты знаешь, я сегодня вечером еду нарочным в Москву, пришла моя очередь.
– А когда вернешься?
– Завтра вечером, а что это ты вдруг забеспокоилась обо мне? – засмеялась Таша. – А в среду буду свободна. Ну ладно, я пошла.
День прошел спокойно. Я усиленно рылась в своих папках, все пересмотрела, чтобы не оставить после себя какого-нибудь недоразумения. Выбрала время и проверила свое имущество: белье, халаты. Все в порядке. Теперь у меня дело было поставлено хорошо. Я учла, что при желании могут заменить хорошую пару белья рваной, и следила за каждой дырочкой. Уйти домой успела в свое время, хотелось увидеться с Ташей до ее отъезда в Москву. Ведь теперь нам с ней остались считаные часы побыть вместе. Таша тоже пришла рано. Сели обедать. Мы уже так привыкли, что на обед один суп. Мама старалась его делать погуще. А потом чай с сахарином и с сэкономленными кусочками хлеба или лепешки. И подумать только, куда девались все мои болезни! Про вечерний озноб я совершенно забыла, ни разу не кашлянула. Таша тоже чувствовала себя хорошо. Вот насчет питания взгляды у нас были разные. Мы с мамой, выходя из-за стола, вздыхали и утверждали, что могли бы съесть еще столько же и, пожалуй, не были бы сыты.
Таша возмущалась и доказывала, что две тарелки густого супа с куском хлеба на обед достаточно и ни к чему растягивать свои кишки.
– В общем, – заключала она, – я вполне сыта.
Это меня злило. И в день перед получением пайка, когда суп делался очень жидким, я ехидно спрашивала:
– Что ж, и теперь вполне сыта?
– Нет, – спокойно отвечала Таша, – теперь не сыта. Вот завтра, может, дадут паек, говорят, уже привезли, и тогда насытимся.
Человек она была легкий и ныть не любила.
– В семь часов у нас свидание, в садике перед военкоматом, – сказала Таша.
– С кем?
– Со всей нашей компанией.
– Разве ты едешь не одна?
– Конечно, одна, но у нас такое правило, что когда едет кто-нибудь из нас, мы все его провожаем на станцию. Это очень весело.
– Ну а я провожу тебя до военкомата.
– Идем, – согласилась Таша, – что это ты вдруг стала проявлять ко мне внимание? Последнее время ты думала только о своем приемном покое.
Голоса «нашей компании» я услышала, как только мы повернули за почту по Большой Афанасьевской. Я вернулась домой и решила заняться своим бельем. Кое-что нужно было починить.
– Вот умница, – сказала мама, – за дело взялась, а я пойду схожу к Разумовским. У них так приятно бывать. Они всегда такие подтянутые, глядя на них, забываешь, в какое тяжелое время мы живем. На Варваре Дмитриевне всегда белый крахмальный воротничок. На столе белоснежная, тоже накрахмаленная скатерть. Что бы они ни ели, такую же болтушку, как мы, всегда все великолепно сервировано. У каждого прибора три тарелки, на десертную кладутся микроскопические кусочки хлеба. Хрустальные подставочки для ножа и вилки, хотя они совсем не нужны. Нужна только ложка. Салфетки в серебряных кольцах с инициалами. Красивые стаканы для кипяченой воды.
– И ты садишься с ними за стол? – спросила я.
– Что ты? – испугалась мама. – Разве это можно? Я всегда говорю, что я только что пообедала.
«А вот я иногда садилась со своими сотрудниками», – подумала я.
Но последнее время это стало случаться реже, удобнее стало увиливать благодаря постоянному присутствию Германа в обеденный перерыв.
– Ты знаешь, – продолжала мама, – Разумовские до сих пор вспоминают, как однажды они пришли к нам во время нашего обеда, это было еще в доме Власовых. Мы ели селедку с картошкой. Блаженное время, тогда селедка была доступна на рынке, а картошку мы еще привезли из Отякова. Так они пришли в ужас, что мы втроем съели две селедки и чугун картошки. Причем я, конечно, ее так и принесла в чугуне. Они считают, что у нас «грандиозные аппетиты».
– Да, аппетиты слава Богу! А они на что живут?
– Ведь они обе рукодельницы. Все время что-то мастерят. Недавно сшили подвенечное платье, как ты думаешь из чего? Из хорошей столовой скатерти, да так его отделали и вышивками и цветами под флердоранж, что получилось просто замечательно. Они за него хорошо получили, подгадали к Красной горке, в это время свадьбы бывают. Торговлей главным образом занимается Мария Дмитриевна. Я как-то встретила ее на базаре, она носила какой-то коврик. Так на лице такое выражение, как будто кто-то ее смертельно обидел. Высокий воротничок подпирает шею и, правда, черная, но замысловатая шляпка. Так она и не продала свой коврик: эти вещи сейчас никому не нужны.
На другой день я шла по знакомой дороге на работу и думала: «Еще раз или два мне придется пройти по этим улицам». Странное чувство овладело мной: с одной стороны, мне очень хотелось ехать, исполнялась моя давнишняя мечта, манило, как всегда, новое и неизвестное. Но одновременно возникала грусть. Все будет не так, как сейчас, по-другому, и люди будут не те. Люди… среди них главное место занимал доктор, и что я разрубаю своим отъездом этот мучающий меня узел, хорошо. Но ведь «любить так сладко в первый раз», и порой даже мучения кажутся радостью.
