– Тогда держитесь за меня и не потеряйтесь по дороге!
И могучая фигура инженера, словно ледокол, двинулась сквозь толпу к Триумфальным воротам. Через несколько минут они уже были в непосредственной близости от выстроившейся цепи солдат Собственного Его Императорского Величества сводного пехотного полка.
– Вот, стойте передо мной, и все увидите.
Барышня закрутила головой, но, не найдя царя, спросила обернувшись:
– А где государь? Я по-прежнему его не вижу!
– Терпение, сударыня, терпение. Если я правильно все понимаю, то скоро вы его здесь увидите.
Действительно, не прошло и пяти минут, как со стороны вокзала донеслась музыка марша, и вот высокому Маршину стал виден скачущий впереди император, возглавляющий целую конную процессию.
– Вижу! Вижу! – захлопала в ладоши барышня, увидев наконец-то того, кого она так хотела лицезреть.
Михаил Второй меж тем подъехал к Триумфальным воротам, развернул коня и, привстав в стременах, поднял в приветствии руку.
– Приветствую вас, люди Земли Московской!
Толпа и здесь взорвалась приветствиями и возгласами.
– Я благодарю вас за то, что вы пришли нас встречать!
Вновь шквал приветствий.
– Наступает время новой России! Освобождение для всей России и для каждого человека! Построим Освобожденную Россию вместе!
Тут уж площадь буквально взорвалась от восторга, а стоявшая перед Маршиным барышня даже запрыгала на месте, хлопая в ладоши.
Император меж тем продолжал:
– Темные века завершились! Да здравствует всеобщее просвещение и всеобщее благополучие! Да здравствует Освобождение! Да здравствует новая Россия! Россия для каждого!
Толпа бесновалась. Звучали приветствия, крики «Да здравствует император!» Вдруг милая барышня запела звонким голосом:
Стоящие рядом подхватили, и вот гимн распространился на всю площадь.
Маршин монархический гимн петь не стал. Глядя на окружавшую его эйфорию, он пытался понять, что же он пропустил за эти несколько дней. Из-за чего такой восторженный прием? Еще неделю-две назад вся эта публика живо обсуждала события в Петрограде и приветствовала революцию, которая ожидалась со дня на день. Что же изменилось?
Собственно, газеты Маршин перестал читать после того, как стало ясно, что революция не состоялась, свободы не будет, вновь в России торжествует деспотия и средневековье. У него просто не было больше внутренних сил на то, чтобы, преодолевая отвращение, читать про то, что новый царь «милостиво повелевать соизволил». И, насколько он мог судить, общий настрой просвещенной публики был солидарным с ним. И вдруг такое – все сошли с ума. Прямо поветрие какое-то. Так, нужно срочно найти газету! Полцарства за газету!
Гимн завершился, толпа покричала «ура!», и Михаил Второй вновь обратился к толпе:
– Я верю, мы добьемся победного мира в интересах России! Наша доблестная армия и наш славный флот заставили всех уважать и бояться силы русского оружия! Победный мир близок!
– Победный мир? Хех! – Маршин не мог не оценить такой словесный выкрутас. Да, новый царь явно умеет себя подать перед толпой и обернуть в красивую обертку ее ожидания. Неудивительно, что так встречают.
Оглядевшись вокруг, он вдруг по-новому взглянул на происходящее. Где весь привычный пафос? Где заунывные батюшки с кадилами, где расфуфыренные сановники и чопорные генералы? Где верноподданнические делегации и лакейские взгляды? Да всю эту толпу сюда бы просто не пустили! Стояли бы тут подобострастными рядами «лучшие люди города», а император глядел бы на всех отеческим взглядом Хозяина Земли Русской, полным холодного презрения ко всей этой рабской черни, возомнившей о себе бог знает что!
Но нет, не было набившего оскомину пафоса, не было рядов сановников, церковников и прочих персонажей, которые вызывали у Маршина острое неприятие. Скорее атмосфера напоминала революционный митинг, да и шапок особо никто не ломал перед императором.
А царь уже завершал свою речь, гарцуя на белом коне.
– Сегодня по главной улице Первопрестольной пройдут парадом герои войны, кавалеры орденов и медалей, настоящие, закаленные в боях воины! Приветствуйте своих героев, благодаря которым станет возможным победный мир!
Рев восторга прокатился по площади. Зазвучал оркестр, и мимо Маршина пошли ряды вооруженных винтовками солдат. И на груди каждого в этом строю желто-черным огнем горели ленты орденов и медалей, покачивались в такт шагам георгиевские кресты…
Москва. Тверская-ямская улица.
10 (23) марта 1917 года
Проезжая сквозь Триумфальные ворота, ощущаю себя каким-то полководцем. Одно пока неясно – возвращается ли моя армия в собственную столицу с победой или же моя армия вступает в столицу вражескую?
Разумеется, радостные крики и приветствия подсказывают, что это мои подданные меня встречают, но насколько этот непонятный мне пока город действительно будет моим? Не придется ли мне однажды, словно татю ночному, бежать из него? Вон, покойный Керенский в моей истории сначала был вполне в фаворе у толпы, а затем бежал, переодевшись в женское платье и выпрыгнув в окно. Правда, он потом утверждал, что все это вранье, но какое это уже имеет значение?
Впереди меня цепью растянулись казаки Конвоя, прикрывая мою особу от возможного нападения, но судя по узости здешних улиц, никакой Конвой и никакая охрана не могли меня стопроцентно защитить от броска какой-нибудь бомбы из окна верхних этажей или выстрела из винтовки с любой крыши. И судя по рапорту Климовича, сегодня этот риск возрос многократно. Но делать нечего, назвался царем – полезай на белого коня.
Так громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!
Так за Царя, за Родину, за Веру
Мы грянем громкое ура, ура, ура!
Я помахивал рукой, приветствуя столпившуюся по тротуарам публику, за мной топали по грязному снегу георгиевцы, а за ними со всем горским шиком двигалась колонна всадников Дикой дивизии. Мы вступали в Москву.
Глядя на окружающие меня улицы, на людей, на развевающиеся флаги, я почему-то ловил себя на мысли, что, вероятно, вот так же, парадом, мечтали войти в Первопрестольную все те полки, которые так рвались в Москву в кровавые годы Гражданской войны. Что с того, что вхожу я в столицу под теми же знаменами? Разве можно сравнивать нас? Разве у нас одинаковые цели? Нет. Они хотели вернуть старое, а остальные старой жизни не хотели, да так не хотели, что готовы были воевать, убивать и умирать.
Но разве не хочу я сохранить ту Россию, которую мы, как любят говорить, потеряли? Хочу. И не хочу. Я хочу сохранить фундамент, но вдохнуть жизнь и энергию в ту жизнь, которая была здесь до меня. Однако, черт меня побери, жить в той России, которую я помню памятью прадеда, я не хочу. Возможно, потому что я чужак здесь, возможно, потому что память моего собственного времени преломляет окружающий мир, но, клянусь Богом, я так и не научился видеть в аборигенах этой эпохи просто людей. Глядя на каждого, я не могу избавиться от чувства, что я словно вижу три слоя. Вот позади меня скачет командир моего Конвоя барон Врангель. И для меня он, с одной стороны, бравый офицер и верный служака, а с другой – он Черный Барон, известный мне по Гражданской войне. Ну, а с третьей стороны, я все время ловлю себя на том, что пытаюсь представить судьбу этого человека, не случись революции и Гражданской.
