Что ж, не только я могу быть адресатом посланий и намеков. И мы еще посмотрим, у кого лучше получится…
Москва.
Ночь на 22 марта (4 апреля) 1917 года
Под ледяным взглядом серых глаз Дмитрий Дмитриевич невольно поежился. Дело явно приобретало очень нехороший оборот, если им заинтересовался один из высочайших следователей. Один из семи на всю империю, включая самого Батюшина. А эти господа ерундой не занимались и за мухами не охотились. Инквизиторы, как их называли в высшем свете, занимались только самыми крупными и значимыми делами, и в отличие от имперских комиссаров, которые занимались решением проблем императора, высочайшие следователи такие проблемы находили. Конечно, надо отдать им должное, они находили настоящие проблемы, а не придумывали их сами, но вот только в результате их расследований в последние пару недель головы и карьеры летели во все стороны, невзирая на лица, титулы и связи. Фактически подчиняясь лично государю и имея право доклада на Высочайшее имя, они не боялись никого и ничего, прекрасно понимая вместе с тем, что в случае смены императора им всем несдобровать, ибо слишком многим влиятельным людям они наступили на мозоли.
И вот теперь один из этих инквизиторов, носивший к тому же созвучную фамилию Царев, удостоил его скромную персону своего очень дорогого внимания. В общем, радоваться было совершенно нечему, и предчувствие, бывшее до этого нехорошим, обернулось вдруг пониманием грозящей и, вероятно, уже неминуемой личной катастрофы.
– Благоволите пояснить, господин Бондарев, не ставили ли своей целью ваши действия подрыв военной мощи Российской империи?
– Какие действия? О чем вы говорите?
Высочайший следователь затушил папиросу в переполненной пепельнице и взял в руки папку.
– Вот показания вашего управляющего, свидетельствующие о том, что именно вы распорядились не допустить к началу рабочей смены ваших рабочих, а вместо этого отправили их на демонстрацию.
У Дмитрия Дмитриевича на лбу выступила испарина. Вот черт! Черт попутал, как есть попутал, а ведь было предчувствие, что не стоило влезать в эти игры. И если сам Царев заинтересовался этим делом, то дело это совсем кисло, тут штрафом не отделаешься…
Бондарев попытался выиграть время, чтобы найти для себя наиболее безопасную линию поведения, и потому изобразил недопонимание.
– Но позвольте, это была стихийная демонстрация. Проявление, так сказать, верноподданнических чувств. И руководство завода к этому…
– …имеет самое прямое отношение. Вот показания целой цепочки лиц, участвовавших в подготовке этой, как вы изволили выразиться, стихийной демонстрации. Тут все, начиная от вашего управляющего и заканчивая пекарями, булочниками, курьерами, шоферами и всеми, кто так или иначе готовил эту «стихийную демонстрацию» еще с вечера третьего дня. Кроме того, есть свидетельства о том, что эти действия были согласованы со многими другими управляющими и директорами других московских предприятий. А это уже попахивает участием в заговоре, антигосударственной деятельностью, саботажем и прочим, чем, смею вас уверить, милостивый государь, наше ведомство так любит заниматься.
– В чем же вы находите акт саботажа?
– А в том, уважаемый Дмитрий Дмитриевич, что было остановлено исполнение заказа Главного военно-технического управления на поставку армии грузовиков FIAT 15 Ter образца 1915 года, вследствие чего русская армия недополучила вчера три грузовика. А это, знаете ли, прямой ущерб военной мощи империи в условиях войны.
Дмитрий Дмитриевич несколько растерялся. Как-то их «беседа» странно начинается. Три грузовика? Это, конечно, прискорбный факт, но все же три грузовика – это совсем не тот масштаб, которым в представлении Бондарева должен был заинтересоваться сам инквизитор. Или это только начало?
И господин Царев его не разочаровал.
– Коих, если я не ошибаюсь, ваш завод должен был производить не менее полутора тысяч единиц в год. Причем первые сто пятьдесят автомобилей ваш завод должен был поставить уже двадцать второго февраля сего года. Но что же мы видим? Все сроки прошли, аванс в размере два миллиона семьсот тысяч рублей вашим заводом получен, но выпуск грузовиков для армии так и не налажен. Согласно справке, любезно предоставленной мне Министерством вооружений, ваш завод все еще находится в стадии строительства, готовность его мощностей составляет едва ли половину требуемого, пятьсот новейших американских станков простаивают, а доблестная русская армия, героически сражающаяся на фронтах этой войны, вместо грузовиков получает газеты с сообщениями о том, что ваши рабочие ходят на демонстрации. Вы считаете, что тут нет признаков саботажа?
– Но срыв сроков строительства завода произошел не по нашей вине. Во всяком случае, не только по нашей. И кроме того, мы за свой счет приобрели у «Фиата» узлы и запчасти для сборки итальянских автомобилей в Москве, дабы уложиться в обязательства по договору с Главным военно-техническим управлением…
Инквизитор кивнул.
– Да, я в курсе. Это все есть в справке, предоставленной Министерством вооружений. Но тут есть одно обстоятельство, которое выставляет вас, милостивый государь, в весьма нехорошем свете. Благоволите ознакомиться.
Бондарев взял в руки лист бумаги и похолодел.
– Как можете сами видеть, следствие располагает весьма обширными сведениями о хищении государственных средств и материалов, выделенных на строительство вашего завода АМО. Не менее полумиллиона рублей были самым беспринципным образом украдены у государства во время войны. Разумеется, участие в сем деле принимали не только вы, и даже ваше личное участие было незначительным, но вы как директор завода не могли не знать об этих фактах. А это, с учетом обстоятельств, грозит вам, милейший государь, каторгой, как сами прекрасно понимаете. Кроме того, следствием установлено, что за организацией этих так называемых стихийных демонстраций стоят вполне конкретные люди, заинтересованные в том, чтобы добиться на волне пацифизма смягчения условий выполнения военных заказов для их предприятий, а также имеющие цель вынудить власть идти на уступки крупному капиталу, включая частичное или полное списание ранее выделенных ассигнований, получение от государства дополнительных военных заказов и соответственно авансов под них.
Дмитрий Дмитриевич попытался взять себя в руки, стараясь, чтобы инквизитор не заметил того, как эти самые руки у него сейчас дрожат.
– Должен ли я считать себя арестованным?
Царев кивнул.
– Разумеется. Было бы странно после всего, что вы натворили, вас взять и отпустить, не находите? Смею вас уверить, у нас с вами еще будет много приятных встреч. Слишком многое вы знаете, слишком долго мы ждали того дня, когда нам будет дозволено заняться такими, как вы, как Рябушинский, и прочими, ставящими личную выгоду выше интересов воюющего Отечества.
Бондарев молчал и в каком-то оцепенении слушал раскаты грома, доносящиеся с улицы, и смотрел на озаряемого вспышками молний за окном сидящего за столом инквизитора. Дело ясно – вся его прежняя жизнь подошла к концу, все, семья, работа, интересное дело, все осталось в прошлом из-за того, что он однажды уступил Рябушинскому и согласился сделать «мелкое одолжение», подписав те бумаги.
