Прорабатывались сразу несколько вариантов действий. Санкции в отношении России — все понимали, что это мало что даст, Германия откажется присоединиться к санкциям, Китай тоже. Долгосрочная операция против лагерей боевиков на юге России — это было чревато втягиванием США в воронку конфликта, причем конфликта бессмысленного и кровавого. Победить Россию военной силой невозможно, это понял и Гитлер и Наполеон и поляки… и даже коммунисты, объявившие войну собственному народу — тоже проиграли. Если США начнут воевать с Россией, тем более сейчас, когда американская армия разбросана по горячим точкам во всему Востоку, твою мать, это закончится крушением США как государства. Никакого другого выхода кроме этого не будет. Даже обладая первой армией в мире — нельзя вести пять войн и ввязываться в шестую с государством, как минимум третьим по военной мощи.
Ракетный удар? Если русские ответят — ударом по Афганистану, по базам в районе Залива — то все покатится под горку кувырком.
— Сэр, но зачем им это? Чисто технически — зачем? Что они найдут в Афганистане? Там же нет ничего кроме гор и ублюдков в них.
— А тебе не кажется, что это не пакистанская армия?
— А какая же?
— А если это китайская армия? А если они собираются нанести удар через Афганистан на Иран, чтобы получить доступ к нефти и прорвать нашу блокаду? А если после этого — они нанесут удар ПО НАМ?
* * *
Директор ЦРУ Алистер Сафт приехал на работу в половине одиннадцатого.
Нельзя сказать, что он не работал — он просто был совой и предпочитал именно такой график работы. До двух часов ночи — он сидел на квартире Роберта Когана (Кагана) вместе с такими же, как он неоконсерваторами и планировал список первоочередных действий — кого посетить, на кого нажать, кому и о чем напомнить. Результатом, которого он намеревался достичь был массированный ракетный удар по России.
Как и большинство американских евреев и представителей эмигрантов из Восточной Европы (а основной кадровый состав неоконов был именно оттуда), Алистер Сафт питал к России лютую ненависть. Неизвестно, откуда она исходила, может, из тех времен, когда в России была черта оседлости (защищавшая прежде всего самих евреев), может, ещё откуда — то, но эта ненависть была страшной. Она не имела никаких рациональных объяснений, она не нуждалась ни в каком подтверждении — она просто была. До тех пор, пока Россия существовала, пока русские существовали — эти люди не могли спать спокойно.
Особую злобу вызывало у них то, что в одиннадцатом году все провалилось. Деньги были благополучно разворованы, а выбранный ими на роль лидера «Снежной революции» молодой человек, учившийся в Йеле, ничего не смог сделать. Он, в сущности, был не таким плохим человеком — его числили в разряде полезных идиотов, во время его учебы на Западе его, как брандер взрывчаткой, набили идиотскими, не имеющими никакого отношения к реальностями теориями демократии, прав человека и государства, толерантности — и отправили обратно как чумную крысу, заброшенную в осажденный город. Но люди не поверили ему. В конце восьмидесятых — такому же харизматичному горлану — главарю поверили, а сейчас — нет. Видимо прав был Ландсбергис, говоря что в России полностью отсутствует совесть. Попытка воззвать к совести закончилась ничем, русские выбрали Президентом совершенно бессовестного, но при этом очень эффективного в политике человека. Все страны Запада многое бы отдали за то, чтобы этого человека не было — но он был и с тех пор, как он опять стал президентом, Запад испытывал постоянную головную боль. С ним очень непросто было договариваться, он всегда отстаивал какие-то неявные, но очень серьезные интересы, он ни в грош не ставил то, что на Западе по умолчанию воздвигалось на пьедестал — свобода, конкуренция, рыночная экономика, толерантность. Наконец, опасаясь каких-то действий против себя, он дал волю крайне опасному политическому течению — русскому национализму, который британский Королевский институт международных отношений придумал называть русским фашизмом. Результатом стало то, что страны Запада, скрипя зубами от ненависти и отвращения, были вынуждены поддерживать законную власть в России — ее крушение угрожало приходом к власти настоящих националистов и крахом всего миропорядка, созданного после девяносто первого года.
Приняв решения, которые надо было принять, Сафт завалился домой спать, а утром — поехал на работу…
Он уже давно сидел не в старом здании. Не так давно, позади знаменитого старого корпуса был возведен новый, названный «Антитеррористический центр имени Джорджа Буша» — в честь человека, сын которого вторгся в Ирак и, в общем-то, сделал возможным ту волну террора, которая захлестывала сейчас свободный мир. Как только корпус был закончен — весь директорат переехал в новый корпус на восьмом этаже. Теперь, взамен кабинета в старом здании, вытянутого, углового, продуваемого и неудобного, директору ЦРУ полагался приличный кабинет на восьмом этаже нового здания, похожий на директорский кабинет руководителя крупной корпорации.
Его машина припарковалась прямо напротив лифта — старый президентский лимузин был одной из тех вещей, которые грели тщеславную душу Сафта. Сопровождаемый двумя сотрудниками службы безопасности — раньше в здании директор ходил без охраны, охрана ждала на первом этаже — Сафт поднялся на восьмой этаж, прошел в приемную…
— Сэр…
Директор обернулся. Знакомое лицо… ах, да, Восток. Черт, как не вовремя…
— Ал… верно?
— Александр, сэр. Ближний Восток.
— Да… не могли бы вы зайти немного позже… Марси назначит время.
— Боюсь, что нет, сэр.
Директор даже споткнулся… он не привык слышать слово «нет». Власть — быстро прилипает к себе… если не почувствуешь — не поймешь.
— Сэр, информация чрезвычайной важности. Код Альфа.
Этого не хватало…
— Хорошо… десять минут. Марси, предупреди начальников секторов относительно селекторного.
— Да, сэр…
В кабинете директора Сафта — обращали на себя две вещи. Большой американский флаг — настолько большой, что это было уже неприлично и большая стена, на которой хозяин этого кабинета был изображен пожимающим руки различным государственным и общественным деятелям, в основном иностранцам. На сленге такая стена называлась «я люблю себя».
— Десять минут…Ал.
— Сэр, хватит и одной. Посмотрите на эти снимки.
Директор раздраженно поднял один снимок, затем другой. Раздражением — он пытался скрыть тот факт, что он отлично разбирался в ракурсах съемки на первую полосу газеты, но при этом совсем не разбирался в разведывательных снимках и тонкостях их расшифровки. И даже не хотел научиться разбираться. Директор Сафт как и всякий плохой руководитель — придерживался той точки зрения, что его задачей является определять общую картину, общее видение и докладывать его в Белом Доме и на заседаниях СНБ — а частностями пусть занимаются подчиненные. Тот факт, что любая общая картина состоит из мелких частностей, и если ты не разбираешься в этих мелких частностях, то превращаешься в говорящего попугая — его ничуть не смущал.
