Перед тем как дверь спальни закрылась за спиной, Томас сипло спросил:
– Ты уверена?
Ответом ему стал поцелуй, исполненный трепетной нежности, обжигающей страсти и искренней любви.
Глава 25
«Проснись, любовь! Твое ли острие
Тупей, чем жало голода и жажды?
Как ни обильны яства и питье,
Нельзя навек насытиться однажды.
Так и любовь»…
Уильям Шекспир
Дыхание дрожало трепетной негой, отражаясь от стен спальни. Оседая сладким привкусом чувств на коже, опыляемой поцелуями. В целом мире не было ничего более важного, искреннего, настоящего, чем соприкосновения рук, кротких взглядов, молчаливого признания.
Любви не нужны слова, она живёт в тишине. Той самой, лишённой притворства, причин и выгод. До боли в груди собственной, дарованной лишь двоим.
Томас медленно подошёл к Амелии со спины. Она стояла возле постели, закрыв глаза, полностью отдавшись во власть чувств. Мир этой женщины только что рухнул там, в тёмном коридоре, в тот самый миг, когда она нашла в себе силы принять любовь. Но на его развалинах расцветал другой, удивительный и прекрасный.
Осторожно расстегнув платье, Рэнделл скользнул ладонями под ткань, нежно и бережно стягивая её с женских плеч. Амелия не шевелилась, лишь сбившееся дыхание выдавало её волнение и леденящий душу страх стать зависимой, потерять себя в отражении синих глаз. Она отчаянно боролась с внутренними демонами, пока мужчина неторопливо развязывал шнуровочные ленты. Траурные одежды упали к девичьим ногам, за ними грудь освободил и корсет. Говард вздрогнула, осознавая, что не понимает, как быть с внезапно освобождёнными лёгкими, дышать или задыхаться?
Горячие руки американца коснулись её поясницы. И хоть на леди всё ещё было лёгкое нательное платье, кожа вспыхнула пламенем желания, но не безжалостного, эгоистичного, питающегося лишь страстью и похотью, а мягкого, ласково блуждающего блаженным смирением по рукам, ногам, груди.
– Я никогда тебя не предам, – вдруг шепнул Рэнделл, запуская в длинные волосы девушки пальцы, поглаживая её длинную шею.
Амелия осторожно высвободилась из объятий и обернулась. Она хотела спросить, что мучило её возлюбленного, ведь, очевидно, с ним что-то произошло в прошлом. Вот почему их уставшие сердца, как мотыльки на пламя, стремились друг к другу, чувствуя общую боль и нескончаемое одиночество.
– Я знаю, – влюблённо улыбнувшись, ответила Говард, разглядывая лицо американца.
Томас смотрел на неё так, словно в Амелии была заключена суть всего сущего, будто бы именно по её воле земной шар совершал своё кружение, всходило солнце и светила луна. Как? Как он мог жить все эти годы без неё? Не имея возможности смотреть в эти прекрасные глаза цвета кофейных зёрен? Не слышать голоса, затмевавшего собой любые соловьиные трели? Не иметь возможности пить сладкие уста, наполняющие его жизнью?
Много лет Томас существовал во тьме. В холодной, беспроглядной. Его прошлое сломило бы любого. Но мужчина выстоял, справился со всей болью, злобой, ненавистью к себе, вернулся в Англию. И теперь ему казалось, что этот пройденный путь был во имя сего мгновения. Амелия, сама не ведая, взяла истерзанную душу за руку и вывела её к свету. Томас не мог потерять её, только не сейчас, когда снова научился любить…
– Что это? – внезапно ахнула леди, касаясь пальцами груди американца. На светлой коже белели уродливые борозды. В глазах Говард застыло горькое потрясение.
Томас прикрыл веки и звучно выдохнул, словно прикосновения к рубцам причиняли ему боль. Но нет, уже не болело, уже очень давно не болело.
– Это память… – тихо отозвался мужчина и вздрогнул, когда Амелия прильнула к его шрамам губами.
– Я могу остаться в рубахе, тебе не обязательно это видеть, – сипло проговорил американец.
– Молчи… они прекрасны… – прошептала Говард, осторожно сняла с Рэнделла ненужную вещь и обошла его кругом, разглядывая отметины.
На груди было всего два рубца, а вот спина джентльмена напоминала лоскутное шитьё. Леди оставила на каждом из шрамов по поцелую, затем вновь встала перед мужчиной, глядя в его небесные глаза со всей своей нерастраченной искренностью, заботой и любовью.
– Ты прекрасен, Томас… Боже, как ты прекрасен…
В тот же миг Рэнделл подхватил Амелию на руки, крадя с её губ томный вздох. Воздух меж их телами завибрировал чувственным желанием. Джентльмен отнёс возлюбленную на постель. Уложил на мягкие подушки, навис сверху и вновь прильнул к желанным устам.
Поцелуи постепенно становились жарче, проникновеннее, интимнее, словно через соприкосновение губ сливались воедино и их души, искря и разливаясь пламенем по шёлковым простыням.
– Люби меня, Томас… – прошептала Амелия.
– Я люблю тебя, люблю… – ответил мужчина и, опустившись поцелуями по шее к груди вожделенной женщины, уверенно снял с неё хлопковое платье.
Его взору предстала молочная кожа, идеальные изгибы, манящие округлости соблазнительных форм, маленькое родимое пятнышко у левого соска, которое тотчас было обласкано самыми нежными поцелуями. Словно хмельной, Томас неистово познавал женское тело, самое прекрасное, самое чистое и невинное для него. Он скользил руками по тонкой талии, запечатлел губами все родинки, что сумел отыскать, проник ладонями меж стройных бёдер. За всю свою жизнь он не видел более совершенной красоты, и эта благость была создана для него… Можно ли поверить в подобное чудо?
Амелия томно вздрагивала от нежных прикосновений и долгих, изводящих тело и разум ласк, но Томас никак не мог насытиться ею, пробуя на вкус каждый дюйм обнажённого тела. Ожидание казалось американцу не менее сладостным, нежели само слияние. Но когда леди уже совсем извелась и, не стерпев, требовательно притянула мужчину к себе, впиваясь в его губы смелым поцелуем. Когда она торопливо расстегнула его брюки и коснулась обнажённой, отвердевшей плоти, Томас сдался. Он запустил ладони под сочные женские ягодицы и, глядя в бездонно-колдовские глаза, не теряя больше ни единого удара сердца, уверенно вошёл в страстно желавшее его тело возлюбленной, стирая все грани, запреты и сомнения.
С губ Амелии сорвался восторженный стон. Чудилось, ещё немного – и она заплачет от пронзительного счастья, ведь Говард впервые занималась любовью…
Реальность рвалась в клочья, искажая формы и очертания внешнего мира. Стук двух сердец, бившихся в унисон, заслонил собой все прочие звуки. Амелия более не сдерживала себя в проявлении страсти, нежности, любви. Томас возбуждающе шептал ей на ухо Шекспира, познавая пылающее от наслаждения лоно, владея им полностью. Их тела, влажные, горячие, любили друг друга так, будто завтра не должно наступить. Приносили своими прикосновениями клятвы верности и давали безмолвные обещания поцелуями, вечные, нерушимые. Рай, ад, больше ничего не существовало вокруг! Ни одна церковь, ни один закон, ничто не властно над этим союзом впредь! Так решила Амелия, этого желал и Томас.
